Пустыня виделась нори-оки враждебным и злым местом. Подростки из вельда еле сдерживали досаду; от сожалений, высказанных вслух, их удерживал только мираж сказочного города впереди. Купец теперь дольше рассказывал о дивных красотах Чанграна по вечерам, пока готовился ужин — и волшебные дома, белые и воздушные, как облака, все в зелёных деревьях и пёстрых цветах, вставали перед внутренним взором засыпающих нори-оки, как наяву.
Кирри не боялся пустыни, потому что Халиту считал Пески своим привычным домом. В пути Кирри держал своего верблюда бок о бок с верблюдом Халиту — и лянчинец рассказывал ему о том, как в молодости воевал в Песках, в разных странах, не боясь ни жары, ни жажды, ни чужих солдат. Кирри слушал и слегка жалел, что Халиту слишком стар для поединка.
Именно Халиту и научил Кирри разыскивать родники среди камней. Кирри освоил эту хитрую науку так здорово, что во время очередного перехода первым заметил яркие пятна зелени между угрюмых серых и чёрных валунов.
— Эй, родник! — закричал он радостно и свистнул верблюду, соскользнув с его спины в мгновение ока.
— Стой, дурачок! — крикнул Халиту, но Кирри оказался у родника в три прыжка.
А в следующий миг тёмная тень мелькнула против солнца откуда-то сверху — и в голову, особенно — в глаз, врезалась пронзительная боль.
Удар боли был так силён, что у Кирри не хватило сил даже закричать. Он судорожно глотнул воздуха, который показался твёрдым и не проталкивался в грудь, и попытался схватиться руками за лицо.
Лицо было — не лицо! Что-то омерзительное, хрустящее, гладкое, с жёсткими волосками, впилось в левый глаз, в бровь, в волосы надо лбом, померещились мельтешащие кошмарные лапы — Кирри, содрогаясь от отвращения и дикой боли, потянул — боль усилилась до абсолютной нестерпимости, заволакивая мир кровавой пеленой, но мерзость осталась на месте.
Спустя бесконечное время подбежали воины. Халиту рванул этои ткнул ножом — Кирри почувствовал, как вместе с тварью от него — из него — выдирают кусок его собственной плоти. Очень хотелось заорать в голос, но боль стискивала зубы и выбивала дыхание.
— Прыгун, проклятье! — тоскливо сказал Халиту, и полуослепший Кирри увидел валяющуюся на песке тварь размером с две ладони: то ли паука со скорпионьим жалом, то ли скорпиона с паучьими мохнатыми лапами, без клешней, но вооружённого жвалами, как обсидиановые лезвия. Жвала и лапы твари заливала кровь Кирри, в них запутались пряди его волос, вырванные вместе с клочьями окровавленной кожи.
— Уходить отсюда надо, — сказал Тоху с отчётливым страхом в голосе. — Оборони Творец, лучше уж лев бы напал…
— Конец красавчику, — буркнул Гинору, приподнимая Кирри голову за подбородок, вызвав новый удар боли. — Яд…
— Да яд — не яд, какая теперь разница! — сокрушённо, почти в отчаянии воскликнул купец. — Искорка, говоришь, Халиту? Сглазил? Позарился на чужое? Да будь ты неладен!
Нори-оки остались у верблюдов, поодаль, видимо, в ужасе не смея приблизиться.
— Уходить надо, Кинху! — рявкнул Тоху в злости от страха. — Уходить отсюда, бросьте бродяжку, гуо с ним, сейчас другие твари наползут!
— Помирать бросите? — тихо и ужасно спросил Халиту. — Здесь? Где прыгуны водятся?
— Так ведь всё равно помрёт, — плаксиво пробормотал купец. — Что сделаешь-то? Яд ведь — и глаз-то… кому он теперь…
Гинору внезапно швырнул нож куда-то, куда Кирри, ослеплённый и оглушённый, еле держащийся на ногах, не посмотрел.
— Допрыгались?! — заорал Тоху в ярости. — Всё, уходим! Хватит! Они на кровь лезут, не понимаете, что ли?!
— Всё, уезжаем! — приказал купец. — Халиту, если жалеешь бедняжку — окажи ему любезность, перережь глотку, чтоб не мучился! Надо убираться, пока всех не пережалили!
Воины тут же положили верховых верблюдов, вскочили в сёдла в мгновение ока — и нори-оки не стали ждать второго приказа: ясно, смертельно перепугались… и Кирри, который слишком нравится лянчинцам, навсегда останется тут, в песке. Никому не помешает выбрать самого прекрасного партнёра для поединка, не будут смотреть на него все лянчинские юноши. Всё-таки, Кирри — и им был чужак.
Халиту помедлил.
Его товарищи уже тронули верблюдов в скорый шаг, а он всё стоял рядом, смотрел, как Кирри боится дотронуться до раны на голове — оставшейся на месте глаза.
— Беда… — пробормотал Халиту. Вытащил свой великолепный нож из узорчатых ножен. — К вечеру кончишься, несчастный ты дурачок… Прости меня.
— Халиту, — шепнул Кирри сипло, сжал в окровавленной ладони серебряных скорпиончиков, протянул вперёд, — не надо…
Умирать не хотелось. Умирать было страшно. Умирать было хуже, чем чувствовать сжигающие волны боли. Может, серебряные скорпиончики помогут против яда настоящей твари? Они же — Стрелы Творца, да?
— Халиту! — крикнули уже издали. — Скорее!
Халиту убрал нож, отцепил от пояса флягу с лянчинским вином.
— Беги отсюда, — сказал он, кусая губы. — Беги, пока можешь. Захочешь пить — выпей этого. Пусть Творец тебя сам берёт — я не стану. Вот такая уж я бессердечная сволочь.
— Не бросай меня, — еле выговорил Кирри — кровь в рот текла. — Пожалуйста.
— Нет, бродяжка, — сказал Халиту очень тихо. — Упаси тебя Творец не умереть в пути — в Чангране сам умереть захочешь. Прощай.
А чёрное и ужасное метнулось с камня, Халиту сшиб его на лету кулаком и раздавил — брызнула бурая и зелёная жижа. И Кирри не побежал, но побрёл прочь, еле видя дорогу сквозь кровавый туман и колышущееся марево пустынного зноя. Каждый шаг отдавался толчком немыслимой боли — но нельзя было останавливаться.
Взрослый ему приказал. Воин. Надо подчиниться. Подросток должен подчиняться взрослым.
Халиту и так… не убил. Потому что Кирри попросил. Этого — слишком много. Слишком много снисходительности.
Кирри только вытащил свой нож — лезвие из вулканического стекла на деревянной рукояти, обмотанной тонкими сыромятными ремешками и проклеенной «любовью песка», клеящей вообще всё, если умеючи взяться. Когда топот верблюда Халиту угас за спиной, Кирри открыл его флягу и сделал несколько глотков. В первый миг показалось легче, но вырвало через несколько шагов. Кирри положил флягу на камень.
И дальше — была убивающая боль, жара, хрустящий шелест в камнях, заставляющий быстрее переставлять непослушные ноги, тошнота, безнадёжный ужас и тоска.
— Творец, — шептал Кирри, сжимая правой рукой рукоять ножа, а левой — скорпиончиков, слипшихся от крови, — не сердись на меня. Я в тебя тоже верю. Я смотрел на твою любимую звезду. Правда.
Раскалённый мир вокруг молчал. Кирри опёрся о камень — и камень обжёг руку, но эта боль показалась сущим пустяком по сравнению с той, другой, от которой голова раскалывалась на части. Кирри смотрел вперёд, не чувствуя слёз, текущих из уцелевшего глаза — мир, состоящий из камней, песка, удушливого неподвижного воздуха и чудовищ, затаившихся в укромных местах, не хотел, чтобы Кирри в нём жил.
— Отец-Мать, — пробормотал Кирри дрожащими губами, — прости, наверное, мне нельзя было в Чангран, да? Я слишком много хочу, да? А можно мне не умирать?
Но мир по-прежнему молчал. Ни лянчинских богов, ни богов нори-оки не было на этой чужой земле. Длинная судорога узким стеклянным лезвием проткнула икру Кирри и пропоролась дальше, вдоль бедра, дальше, вдоль позвоночника — боль сбила Кирри с ног, он инстинктивно свернулся в клубок, обжигаясь песком, открыв рот, но не в силах вдохнуть куда-то исчезнувший воздух.
Вот тут-то и явился Хозяин Этих Гор.
Он вышел из ниоткуда, он был — огромен. И страшен. Клубящаяся рыжая шерсть на его голове, как львиная грива, почти скрывала уродливое лицо, спускалась на лоб, спускалась с плеч, росла везде, росла на щеках, росла на подбородке, росла, кажется, на шее, завивалась кольцами и топорщилась. Глазки маленькие, блекло-зелёные. Каменная грудь, широченные плечи, руки-лопаты, ноги как стволы зонтик-дерева — вытесанная из песчаника статуя сурового демона.
Кирри взглянул на него с земли, не смея ничего сказать. У Кирри не хватило воображения представить себе, что может сделать со смертным подростком это горное божество — но сопротивляться чему бы то ни было показалось бессмысленным. Кирри положил нож на песок рядом с собой, чтобы божеству стала очевидна его покорность судьбе — и судорога пришла снова. Кирри подтянул под себя ногу, кусая костяшки кулака, чтобы не заорать.