— Пусти меня! — взмолился Наставник. Кору невольно усмехнулась. — Что ты, Хотуру! И в мыслях не было…
— Тварь ты, — бросил Хотуру с отвращением. — В детстве из тебя бойца не вышло, так ты решил обезопаситься от случайностей, а? Пусть безоружен, зато в тепле — и никого тебе не надо, так? Одна радость — жратва, выпивка, проповеди — и на кровь посмотреть, да? Приятно смотреть на красное? Мало было возможностей посмотреть хорошенько?
— Не надо так со мной, — голос Ному задрожал. — Я — слуга Творца… я же — о завете, об Истинном Пути… добру пытаюсь учить… заблудших…
— Я, что ли, заблудший?
— Просто — мирской человек, не мудрый…
— Ага. Ты — мудрый. С твоей-то злостью? Я, говоришь, слишком ласков со своей старухой? Слишком люблю сына? Слишком думаю о том, другом, которого, наверное, в этом мире и не увижу? Волков сегодня не окоротил? Ну да, мне надо быть таким же деревянным, как ты! Сейчас научусь, только вот отрежу себе то же самое, что ты себе отрезал в юности!
— Наверное, ты прав, — еле выдавил из себя Наставник. Кору подумала, что теперь Хотуру, вероятно, держит его за ворот балахона, и жёсткая тесьма вокруг ворота впилась Ному в горло. — Ты, наверное, прав, Львёнок, а я заблуждаюсь…
Очевидно, Хотуру отшвырнул Наставника от себя — тот впечатался спиной в стену прямо напротив малого алтаря. Кору прижалась к холодному камню всем телом, стараясь превратиться в тень — но Ному даже не взглянул в её сторону.
— Слишком круто… — жалобно сказал он своему Львёнку. — И так спина ноет… я уже не мальчик…
— Молчи — целее будешь, — буркнул Хотуру. — Вздумаешь мутить воду — эта боль лаской покажется, Наставник. Спаси тебя Творец обсуждать при мне чангранских Львят! Не твоего ума это дело — лучше помолись за них!
И ушёл. Кору услышала скорые удаляющиеся шаги и голос Хотуру у храмовых дверей:
— Идите спать. Глупо охранять храм от милости небесной…
Кто-то из волков негромко ответил что-то, видимо, смешное — Хотуру коротко хохотнул, и другие волки рассмеялись. И ушли.
Кору уже совсем было хотела встать и выйти, но вдруг поняла, что Ному остался в храме не один: услышала лёгкие шаги, не похожие на шаркающую походку Наставника. Храмовый служка? Ещё шаги. Ещё один? Ах, ну да…
— Наставник, — сказал молодой голос, — ты цел? Как Львёнок тебе спину не сломал… вот горе…
— Предатель, — донёсся до Кору голос Ному, сдавленный и исполненный тихой неизбывной ненависти. — Слышал, Ику? Ты слышал, как этот грязный предатель тут Льва Львов оскорблял, а? Прайд поливал помоями, веру…
— Веру? Когда? — удивился другой голос, постарше. — Прайд? А мне показалось, что…
— Ох, Чису! — хмыкнул Наставник. — Как можно быть таким тупым! Он ведь поносил веру, Ику?
— Страшно было слушать, — прошептал Ику дрогнувшим голосом.
— Смерть богоотступнику, — сказал Ному еле слышно. — Верно?
Чису, кажется, вскрикнул или ахнул. Ику горячо зашептал:
— Пусть подумают, что это чангранские псы его убили, да, Наставник? Или — наши? Бунт, да?
— Бунт, — подтвердил Ному тихо и злорадно. — Ты, Чису, сейчас возьмёшь, — и золото звякнуло, — выйдешь через тотход, выведешь лошадь и напрямик отправишься в Чангран. В Святой Совет. Вот, смотри, вот что передашь… стой, дописать пару строк… самому Гобну передашь, с земным поклоном. Пусть предупредит Льва Львов — на границе измена зреет.
— Нет, нет, — Кору отметила, как заметались огоньки светилен — головой Чису мотал, что ли? Или махал руками? — Нельзя же о нашем Львёнке…
— Ему будет уже всё равно, — бросил Ному. — А его развратное отродье научится, как говорить, что я, мол, его душу к балахону пришиваю. Дерзит мне, всё время дерзит… я с ним сквитаюсь… когда его обрежут, я полюбуюсь, как эта тварь будет ломаться! Львята слугам Творца на голову сели, возомнили о себе… напомним!
— Мингу? — спросил Чису.
— Правильно! — воскликнул Ику неожиданно радостно. — Будет знать, как называть меня половиной женщины! Он-то станет целой женщиной, вот будет потеха!
— Раз вы говорите… — пробормотал Чису обречённо.
— Иди-иди, — сказал Ному. — Возьми письмо. И не раздумывай мне тут, не сомневайся, а то так и будешь масла в светильни подливать всю жизнь.
— А богоотступник? — спросил Ику, и Кору почувствовала, как у него перехватывает дыхание от страха, радости и азарта одновременно. — И потом — девок и язычников, да? Этого демона, который с вами спорил? Распять на воротах, да?
— Успеем, Ику, — сказал Наставник. Он успокоился, и его голос звучал привычно повелительно. — Наш сперва должен заснуть. Посиди со мной, я скажу тебе, что делать… Ты ещё здесь, Чису?!
— Ох, да, — отозвался Чису сокрушённо.
— Иди, дурак! Возьми лошадь, в конюшне скажешь, что я тебя к деревенскому Наставнику послал, за маслом шиур. Иди!
Чису вздохнул, потоптался на месте и побрёл к коридору для служек. Он прошёл мимо Кору, чуть не задев ногой её ногу, вздыхая и чуть не всхлипывая. Ному и Ику принялись гасить светильни, с каждым погашенным огнём в храме становилось всё темнее — и в темноте Кору скользнула за Чису — след в след.
Чису вышел во двор, перешагнув руку спящего волчонка: волчонок уже не сидел, а полулежал, удобно устроившись на ступеньках. Чису нагнулся поглядеть ближе, поднял флягу, потряс, убеждаясь, что она не досуха пуста, отвернул крышку и допил пару глотков. Луна светила, как жёлтый кшинасский фонарик, двор был озарён ярко — и Кору спокойно наблюдала за Чису, сжимая в руке нож.
То ли перерезать горло, то ли…
Чису всхлипнул и вытер нос рукавом — Кору приняла решение.
— Служка, — сказала она, подойдя сзади, тихо. — Посмотри на меня.
Чису повернулся медленно. У него была простоватая, усталая и потерянная физиономия, круглые глаза и клок волос, низко свисающий на лоб. Встретив мрачный взгляд Кору, Чису явно увидел в ней не женщину или рабыню, а разгневанного волка — он смутился до слёз, зашарил глазами по земле, схватился руками за подол балахона, пробормотал куда-то в сторону:
— Прохладно как-то стало, да? Ночь совсем свежая будет…
— Тебе не больно, Чису? — спросила Кору, чувствуя брезгливую жалость. — Скажи честно.
Служка покосился на неё, пожал плечами, развёл руки:
— Что ты спрашиваешь?
— Предавать больно, я слыхала, — сказала Кору холодно.
И тут Чису, наконец, не выдержал и разрыдался. Его трясло ужаса и раскаяния, он кусал пальцы, вытирал лицо рукавами балахона, подвывал — и никак не мог взять себя в руки.
— Убьёшь меня, да? — с трудом выговорил между всхлипами. — Убьёшь?
— Тебе рано умирать, — отрезала Кору. — Ты пойдёшь со мной и всё расскажешь. Всем, кому велю.
— Так меня и зарежут! Твои друзья, твои хозяева…
— Не ори. Просто — иди за мной. Пока тебя резать не за что.
Чису шмыгнул носом, вытер и его рукавом и поплёлся за Кору. Разговаривать с «нашими» Львятами.
Запись №143-02; Нги-Унг-Лян, Лянчин, местечко Радзок, усадьба Львёнка Хотуру ад Гариса.
Ри-Ё пытается втолковать бестелесному рабу, что нам нужна подушка. Раб, забитое тощее существо, похожее на в одночасье состарившегося подростка, то ли не понимает, то ли не может её предоставить — он только пожимает плечами и мотает головой. Тогда Ри-Ё сворачивает свой плащ.
— Вам надо поспать, Учитель, — говорит он. — А я покараулю.
— Да что ты, Ри-Ё, — говорю я, — будто мы с тобой вдвоём ночуем в дикой пустыне! Всё тихо и мирно, к тому же волки нас охраняют.
— Никто не спит, — возражает Ри-Ё. — Мало ли, что…
Это не так. Львята Льва спят без задних ног: Эткуру многовато выпил, а Элсу устал, и ему по-прежнему нездоровится. Волки и девочки тоже собираются спать, а кое-кто уже успел задремать. Только Анну и Ар-Нель тихонько беседуют, сидя рядом с нишкой, в которой горит в жиру, налитом в медную почерневшую плошку, маленький огонёк.
Лунный свет падает длинными полосами сквозь узкие и высокие бойницы окон. Коптилки, как им и полагается, еле коптят, пахнет жирным нагаром, потом, сеном, затхлыми тряпками и — чуть-чуть — благовониями северян.