Изменить стиль страницы

С волнением перелистываешь страницы этого нового для нас творения Твена. В «Письмах с Земли» писатель рассекает скальпелем разума вековые наслоения религиозных легенд, суеверий и предрассудков. Снова он помогает солнечному свету и свежему воздуху проникнуть в заплесневелые церковные катакомбы.

Твен начинает с картины мироздания, какой представляет ее себе верующий. На престоле сидит Творец и размышляет. Предстоит рождение вселенной. Позади Творца «простиралась безграничная твердь небес, купавшаяся в великолепии света и красок, перед Ним стеной вставала черная ночь Пространства». Вот Творец «кончил размышлять… поднял руку, и из нее вырвалась ослепительная огненная струя — миллион колоссальных солнц, которые пронизали мрак и, рассекая Пространство, понеслись к самым отдаленным его пределам, становясь все меньше, все тусклее, пока не уподобились алмазным шляпкам гвоздей, мерцающим под безмерным сводом вселенной».

Казалось бы, возникает картина величественная, внушающая преклонение перед мощью бога. Но Твен снижает небесное, божественное до уровня повседневного, даже обывательского. Архангелам, пишет он, «хотелось обсудить великое событие, но нельзя же было высказывать свое мнение, не узнав предварительно точку зрения остальных! И вот начался бесцельный вялый разговор о пустяках!»

Автор «Писем с Земли» настраивает читателя на насмешливый лад, он внушает ему недоверие к истинности сцен, изображенных по библейскому образцу. И дальше, следуя высоким традициям богоборческой литературы разных стран, писатель предоставляет слово Сатане, как воплощению критической мысли, здорового скепсиса, трезвого человеческого разума.

Сатана задает Творцу множество вопросов, вскрывая внутреннюю противоречивость и совершенно очевидную ложность важнейших положений религии. «Сатана, — пишет в одном месте Твен, — бурно восхищался некоторыми блестящими выдумками Творца, но в этих похвалах нетрудно было заметить иронию». Такая ирония, разрушительная для всякой фальши, и живет в произведении Твена.

Отправившись на Землю, Сатана сообщает об увиденном в письмах «архангелам Михаилу и Гавриилу».

Перед Твеном и Сатаной — на этот раз его «вторым я» — весь современный мир. В письмах встает Земля, то есть прежде всего империалистическая Америка, страна страданий и жестокости, страна, где небезопасно отвергать даже самые нелепые религиозные догмы.

Люди кажутся Сатане сумасшедшими, ибо они живут, нарушая веления гуманности и разума. И в самом деле, на Земле «все нации недолюбливают все остальные нации», белые не допускают «черномазых» «в свои школы и церкви», белые нации угнетают «все остальные нации любого оттенка кожи… когда только могут». Здесь царит страшная несправедливость. Богачи не только пользуются материальными благами, недоступными беднякам, но и защищены от болезней, которые «портят жизнь» неимущим. Ведь «девять десятых… болезней предназначались для бедняков — и все они доходят по адресу. Людям богатым, — саркастически говорит Сатана, — достаются только жалкие крохи».

К тому же люди принимают на веру нелепейшие представления о боге, рае и т. д. На Земле «платные учителя», то есть священники по собственному усмотрению определяют нормы поведения людей, решая, что есть зло и что есть добро. Разве не бессмысленно то, что человек, этот «искреннейший поклонник разума», сочинил «религию и рай, которые не почитают разума… не ставят его ни в грош»?!

В очередной раз противопоставляя наивные представления о сотворении мира, содержащиеся в библии, с новейшими данными астрономии, Твен не оставляет камня на камне от религиозных воззрений. Если верить Ветхому завету, все звезды были созданы богом всего за несколько дней. «Вот уже триста лет, — продолжает писатель, — как астрономы-христиане знают, что их божество не сотворило звезды за эти примечательные шесть дней, но астроном-христианин предпочитает об этом помалкивать. Так же, как и христианские священники».

С особенной настойчивостью доказывает Сатана ошибочность представлений, будто бога по заслугам «называют Всесправедливейшим, Всеправеднейшим, Всеблагим, Всемилосерднейшим, Всепрощающим, Всемилостивейшим, Вселюбящим, Источником всех нравственных законов». Эти «комплименты» двусмысленны. Ведь на самом деле бог — «мелкая душа», он злобен, он наказывает людей «со зверской жестокостью» за проступки, в которых они неповинны, бог обладает свойствами, «из которых слагается Дьявол».

Каков на самом деле этот Отец Небесный, Твен показывает в острой образной форме и с нескрываемой злостью. «Я расскажу вам, — саркастически говорит он, — очень милую и, пожалуй, даже трогательную историю. На некоего человека снизошла благодать, и он спросил священника, как ему надлежит жить, чтобы не посрамить своей веры. Священник сказал: «Подражай нашему Отцу Небесному, учись быть таким, как он». Этот человек досконально изучил библию, а затем, помолившись, чтобы бог наставил его, принялся ему подражать. Он устроил так, чтобы его жена упала с лестницы, сломала спину и до конца жизни не могла больше пошевелить ни рукой, ни ногой; он предал своего брата в руки афериста, который ограбил его и довел до богадельни; одного своего сына он заразил анкилостомами, другого — сонной болезнью, а третьего — гонореей, одну дочку он облагодетельствовал скарлатиной, и она с малых лет осталась слепоглухонемой; а потом помог какому-то проходимцу соблазнить вторую свою дочь и выгнал ее из дому, так что она умерла в борделе, проклиная его. Затем он поведал обо всем этом священнику, который сказал, что так Отцу Небесному не подражают. Когда же благочестивый труженик спросил, в чем его ошибка, священник переменил тему и поинтересовался, какова погода на их улице».

Твен предает бога проклятию уже потому, что именем Творца на протяжении веков церковь прикрывала множество злодеяний. Ведь церковь «пролила со времени установления своего господства больше невинной крови, чем ее было пролито во всех политических войнах, вместе взятых». Ведь священники лицемерят и насильничают, ведь бог, как о том свидетельствует хотя бы та же библия, «начисто лишен милосердия… Он убивает, убивает, убивает! Всех мужчин, весь скот, всех мальчиков, всех младенцев, а также всех женщин и девушек…» Ведь Иисус Христос «изобрел ад и объявил о нем миру», ведь он обладал «поистине божественной жестокостью и бессердечием».

Но дело не только в том дурном, что совершает церковь от имени бога и Христа. Для Твена бог — это также воплощение и символ царящих в современном ему обществе порядков. А эти социальные порядки он не может признать ни разумными, ни справедливыми, ни человечными.

Осуждая бога, писатель обличает и порабощение одних наций другими, и империалистические захваты, и общественное неравенство, и нищету масс, и духовную отсталость миллионов людей, и ложь, распространяемую газетами, и милитаризм, и фальшивые представления о патриотизме, и многое, многое другое в жизни своих соотечественников.

В этом смысле «Письма с Земли» как бы подводят итог всей той очистительной работе, которую проводил сатирик на протяжении полувека своей литературной жизни.

Пятнадцать тысяч страниц…

Едва ли существовал когда-либо на свете плодовитый и требовательный к себе писатель, который, закончив свой жизненный путь, не оставил бы известного количества незавершенных работ или таких сочинений, которые, хотя и были закончены, но почему-либо не удовлетворяли автора и поэтому при его жизни не издавались. Неопубликованные произведения обнаруживаются в архивах всех (или почтой всех) крупных художников слова. В этом нет ничего необычного, ничего неестественного.

Однако судьбу большой части литературного наследия Марка Твена вполне обычной и естественной не назовешь.

Когда полвека с лишком тому назад — в 1910 году — Твен ушел в могилу, он оставил многие тысячи страницнеизданных рукописей.

Здесь нет преувеличения. В 1940 году хранитель твеновских архивов Б. де Вото написал: «В течение ряда лет он (Марк Твен. — М. М.) работал как одержимый — и терпел одно поражение за другим… Это была длительная агония. Работа над одной рукописью за другой кончалась ничем. Он возвращался ко многим из них, к иным по нескольку раз… Его заброшенные произведения достигают в общей сложности поразительного, душераздирающего объема — пожалуй, пятнадцати тысяч страниц».