19 января 1818 года я вновь прибыл в Тьерра-Альту. 21-го меня навестил Эшшольц. В тот же день приехал капитан и отправился в Манилу. 22-го я возвратился в Кавите. 25-го из Манилы прибыл капитан. «Рюрик» был готов к отплытию; хронометры находились уже на корабле. Ранним утром 26-го в легкой лодке я поплыл в Манилу, позавтракал на «Эглантине», ожидавшей нас у полосы прибоя, сделал последний обход в поисках тагальских книг, рассчитывая, не без оснований, на гостеприимство дона Хосе Амадора. 27-го «Рюрик» подошел к полосе прибоя. 28-го я сел на корабль; этот день был последним днем в Маниле. Губернатор поднялся на борт «Рюрика», где в его честь прозвучали 15 пушечных залпов. Прибыли и друзья. Последние, прощальные часы, особое очарование которым придало присутствие сеньоры Амадор, были веселыми, сердечными и праздничными.
Я не назвал здесь имени одного нашего друга, который в беседе часто упоминал о масонстве {212} . Все же он не ответил на пароль посвященных, который в связи с этим мне пришлось извлечь из сокровищницы полузабытых юношеских воспоминаний. В этот вечер, подойдя ко мне, он пожал мою руку. Я удивился. «Как же вы отрицали?..» — «Вы уезжаете, а я остаюсь». Этот ответ я не забыл до сих пор.
Хор наших матросов, сопровождаемый музыкальными инструментами, исполнил русские национальные песни, а сеньора Амадор, которая в самом радостном настроении порхала среди нас, как очаровательная фея, бросила им по испанскому обычаю пригоршню пиастров. Капитан Коцебу счел этот поступок оскорбительным. Когда гости уехали, он приказал собрать эти деньги и отослал их добросердечной дарительнице с запиской, которая, будучи направленной красивой женщине, вряд ли создала у нее более благоприятное впечатление об утонченности русских нравов, чем у капитана — испанская щедрость, которую он отклонил.
29 января 1818 года «Рюрик» и «Эглантина» покинули бухту Манилы.
От Манилы к мысу Доброй Надежды
Выйдя 29 января 1818 года из бухты Манилы вместе с «Эглантиной», при попутном северо-восточном ветре по оживленной трассе мы пересекли Китайское море в западно-юго-западном направлении и 3 февраля миновали Пуло-Сопата. Следуя затем юго-западным и скорее южным курсом, мы 6-го увидели Пуло-Теоман, Пуло-Памбеелау и Пуло-Арое (по Эрроусмиту, которого придерживаюсь, учитывая неустойчивое правописание малайских названий; по другим источникам: Пуло-Тимон, Писанг и Аора). Идущая медленно «Эглантина» задерживала нас.
От этого самого западного пункта нашего плавания в Китайском море мы повернули с небольшим отклонением на восток, чтобы подойти к проливу Гаспар между одноименным островом и островом Банка.
Ранним утром 8 февраля 1818 года мы в третий раз пересекли экватор. Для русских и алеутов, которых мы взяли в городе Св. Петра и Павла, Сан-Франциско и на Уналашке, это было впервые. Наши бывалые матросы запугали их — особенно алеутов — фантастическими россказнями об этой странной линии, об опасностях и ужасах, связанных с ее пересечением. На том дело и кончилось; не было ни «крещения», ни других праздничных церемоний.
В этот день капитан послал меня на «Эглантину», чтобы сообщить капитану Герину ночные сигналы, относительно которых еще не договорились. Там я пообедал. Подобный визит в открытом море имеет особую прелесть. Когда в новой обстановке видишь свой плывущий под парусами корабль, испытываешь такое чувство, словно стоишь у окна и смотришь на себя самого, идущего по улице. После обеда я вернулся на «Рюрик».
С обоих судов днем на западе был замечен малайский парусник. У горизонта виднелись лишь верхушки его мачт, и он следовал тем же курсом, что и мы. Вечером, в 9 часов, вблизи «Рюрика» показался свет: судно, возможно тот же парусник. Капитан тотчас приказал выстрелить из пушки — свет исчез; было сделано еще несколько залпов картечью в ночную тьму, не причинивших, надеюсь, вреда. Наверное, капитан поступил весьма благоразумно: в море, где действовали малайские пираты, при первом же подозрении он дал знать, что у нас есть пушки и что мы не дремлем. «Эглантина», идущая на полмили позади нас, приняла наши выстрелы за сигнал бедствия. Капитан Герин решил, что мы сели на мель, и из лучших побуждений изменил курс своего корабля, чтобы самому не попасть в беду. Сигналом мы подозвали «Эглантину» к себе, рассказали через рупор, что с нами произошло, и продолжили плавание, не теряя ее из виду. Более пространное описание этого происшествия можно найти в книге Коцебу («Reise». Bd. 2, с. 132), где говорится: «Твердо решив победить или умереть, я приказал...» и т. д. Отсылаю интересующихся к этому произведению {213} .
Днем 9 февраля с верхушки мачты был замечен остров Гаспар. Вечером мы поплыли в южном направлении вдоль его западного побережья и в полночь, когда он находился к северу от нас, стали на якорь. С рассветом «Рюрик» продолжал путь и уже в первой половине дня миновал пролив Гаспара. Побережье Банки и Суматры, вдоль которого мы шли в последующие дни, представляет собой низменность. Лес, обильно ее покрывающий, спускается к морю. Пальм в этом древостое мало.
В полночь 11-го мы стали на якорь, а утром, в половине пятого, вновь двинулись в путь. Утром 12-го мы плыли через зеленые луга — скопления свободно плавающих растений, предположительно древовидных; растеньица уже сбросили семенные коробочки. Ветер и течение собирали эти плавучие пастбища в длинные, извивающиеся реки. Вскоре показались Два Брата {214} .Эти островки, находящиеся недалеко от пологого берега Суматры, походят на коралловые острова Южного моря, но море возле них не пенится. Сперва нам показалось, что заросли ризофоры поднимаются прямо из воды. Мы проплыли между обоими островками и побережьем Суматры и в 7 часов вечера бросили якорь.
13-го с суши дул слабый, часто прекращавшийся ветер. Мы неоднократно бросали якорь, в последний раз очень близко от побережья Суматры. К северу за нами были видны три небольших, покрытых лесом островка, не обозначенных на карте. Хорошо просматривались Ява и стоящий у ее побережья большой корабль. Неподалеку от нас два рыбака в челноке удили рыбу. Приблизившись, мы подарили им несколько мелочей; они дружелюбно помахали нам и поплыли к берегу, откуда вскоре привезли огромную черепаху. Другая лодка доставила нам несколько черепах, а также кур, обезьян и попугаев. Островитяне хотели получить взамен пистолеты, порох или пиастры. Вся команда долго питалась черепашьим мясом, некоторые приобрели обезьян разных видов.
Среди этих обезьян (все они болели, и ни одной не удалось добраться в живых до мыса Доброй Надежды) была одна молодая, уродливая, шелудивая и очень маленькая. За это последнее качество матросы прозвали ее Эллиотом. Бедную сиротку очень жалели взрослые обезьяны; все они — самцы и самки — пытались ухаживать за ней, хотя сами принадлежали к другим породам. Помощника штурмана Петрова, хозяина Эллиота, владельцы других обезьян осаждали просьбами дать ее им поиграть. Петров охотно уступал и каждый день кого-нибудь осчастливливал. Эшшольц в своем описании путешествия отнес эту обезьянку к новому виду.
Мы везли из Манилы парочку обезьян распространенной на Лусоне породы. Они прекрасно себя чувствовали; резвились в снастях, как в родном лесу, и были нашими веселыми товарищами до самого Санкт-Петербурга, куда добрались счастливо и в полном здравии.
Я нахожу общение с обезьянами поучительным, ибо, как сказал Кальдерон (правда, об ослах), «они—почти люди». Обезьяны ведут себя очень естественно, а ведь это лежит и в основе поведения людей. Об этом хорошо знал Мазурье {215} , который играл Джоко, как Кин — Отелло. У обезьян, принадлежащих к одному виду, подобно людям, проявляется различие характеров. Как и в большинстве наших семей, хитрая самка правит домом, а самец подчиняется ей.