Тем временем дон Тобиас вместе с корабельных дел мастером осмотрел «Рюрик», и сотня рабочих сразу же принялась его ремонтировать. Трудясь споро и со знанием дела, они закончили все необходимые работы еще до истечения двухмесячного срока — такова продолжительность северо-восточного муссона в этой гавани. Все повреждения были устранены, выполнен необходимый ремонт, заменена оснастка; судно заново обшили медными листами, поскольку с самого начала обшивка не была сделана как полагается, из-за чего мы постоянно испытывали трудности; усовершенствовали и рулевое управление, что заметно ускорило ход корабля. «Рюрик» вышел из арсенала Кавите помолодевшим. Теперь он мог бы опять совершить кругосветное путешествие, успешно справляться с северными бурями. Однако нам предстояло плыть на родину.
После ремонта корабля у нас была еще одна забота: сделать алеутам прививки, что доктор Эшшольц незамедлительно и исполнил.
На рейде Кавите мы встретили «Эглантину» из Бордо (капитан Герин, суперкарго дю Сюмье). Г-н Герин, офицер королевского флота, посетил нас на борту «Рюрика», прежде чем судно стало в арсенал. С этими моряками, как и с испанскими властями, у нас были самые дружеские контакты, но все же с сожалением приходится повторить, что два начальника на одном корабле — явление нежелательное.
Во всех странах меня считали русским: флаг прикрывает происхождение товара. Но все же немцы и французы признали меня своим земляком. Кроме моряков с «Эглантины» я встретил здесь очень милого земляка, о котором хочу упомянуть с сердечной благодарностью. Дон Сан Яго де Эчапарре после эмиграции французского дворянства попал в Испанию, где продолжил на морской службе свою карьеру, начатую на родине. Уже много лет он жил в Лусоне, здесь состарился, но все еще продолжал оставаться французским дворянином, не слился органически с местным населением и не чувствовал себя здесь дома. Его сердце все еще оставалось на старой родине. Дон Сан Яго жил в своем деревенском домике в Тьерра-Альта. Кавите, расположенный на оконечности песчаной косы длиной три мили,— не особенно подходящее место для странствующего натуралиста. Я перебрался в Тьерра-Альту, деревню, расположенную на высоком берегу Манильского залива, где к нему примыкает песчаная коса Кавите, и провел здесь почти все время, пока «Рюрик» находился в гавани. Я был гостем своего земляка, хотя и не жил в его доме, а проводил с этим достойным, добродушным, шумливым человеком те часы, когда не бродил по окрестным полям и оврагам. Как и в наших домах, у него ежедневно случалось что-либо выводившее его из себя. Слуга Пепе забыл купить на рынке редьку, которую любил дон Сан Яго, и он поднял шум, но вскоре успокоился, добродушно заявив, что не хочет гневаться из-за редьки. Затем мы сели за стол, но оказалось, что Пепе поставил ему поломанный стул, на котором Дон Сан Яго не желал сидеть; он вскочил и в сердцах отшвырнул стул в сторону, но потом, уже смеясь, взял другой. Во время обеда мы беседовали о Филиппинских островах и о Франции.
По двору и саду дона Сан Яго де Эчапарре разгуливала большая черепаха, на ветвях дерева, почти у самых окон его комнаты, сидели медососы (Nectarinia), и всякий раз, Когда мы пили кофе, на стол взбиралась маленькая ящерица — геккон, чтобы полакомиться сахаром. Он предложил мне этих животных. Но могла ли у меня подняться рука, чтобы лишить этого осиротевшего человека его друзей! Может быть, кто-нибудь другой и сделал бы это, но только не я.
Территорию, на которой располагались дома, охраняли собаки, свободно бегавшие вокруг и успешно справлявшиеся со своими обязанностями. Это я понял в первый же день, когда без предупреждения вернулся домой. Собаки подняли лай, на что я не обратил внимания; однако на моем пути молча встал готовый к схватке мощный пес. Стоя друг против друга, каждый мерил противника взглядом. Поняв, что отступать поздно, я счел самым разумным продолжать свой путь и двинулся на собаку, которая должна была бы испугаться и убежать, но она не тронулась с места. Как нельзя более кстати в доме послышались голоса, и собаку отозвали, прежде чем дело дошло до схватки, из которой я вряд ли вышел бы победителем.
Эта собака напомнила мне о другой, с которой однажды пришлось встретиться на родине. Та сидела на цепи и, когда я проходил мимо, кинулась на меня с такой яростью, что я подумал: «Что же будет, если она сорвется?» И представьте себе, цепь оборвалась, и случилось вот что: собака подкатилась к моим ногам, встала, глянула на меня, завиляла хвостом и кротко, как ягненок, вернулась в конуру. Читая газеты, я нередко вспоминал о ней. Когда, например, с помощью билля о реформах консерваторы сокрушили министерство Грея {208} , а затем кротко заявили, что хотят восстановить порванную цепь.
В Тьерра-Альте я испытал единственное недомогание за все время путешествия. У меня поднялась температура,, и я опасался, что начнется кишечное воспаление. Моя постель — по местным обычаям деревянная скамья, покрытая тонкой соломенной циновкой,— была очень неудобной, особенно при моем тяжелом состоянии. Дон Сан Яго позаботился о «хорошем мягком ложе» и прислал мне тростниковый топчан. Меня навестил Эшшольц; мне стало лучше, хотя окончательно я не поправился; и в таком состоянии вынужден был совершить экскурсию во внутренние районы острова и к вулкану Тааль, о которой я просил власти, поскольку время нашего пребывания на Лусоне подходило к концу.
Мне надо было позаботиться о получении необходимых в поездке паспортов, но к этому я еще не был готов, поскольку для посещения района, куда я собирался ехать, требовались другие бумаги и подписи, получение которых отняло много времени. По ходу дела я столкнулся с испанским тщеславием и стремлением к излишествам: там, где достаточно было одного проводника, мне предлагали военный эскорт из трех десятков всадников. Я покрывал издержки всех своих научных экскурсий и мероприятий за собственный счет, не желая оставлять без вознаграждения предоставлявшиеся мне услуги. 12 января 1818 года я покинул Тьерра-Альту в сопровождении личной охраны — шести тагалов из конной полиции, командир которой сержант дон Пепе совмещал обязанности проводника и переводчика.
Дон Сан Яго де Эчапарре был крестным отцом ребенка дона Пепе. Узы кумовства, утратившие всякое значение и силу в протестантской Германии, в католических странах вообще, а здесь особенно ценились весьма высоко. Дон Сан Яго, поручивший своему куму быть проводником, пригласил его накануне вечером и отдал приказ примерно в следующих выражениях: «Ваша милость будет служить охраной и проводником этому благородному господину во время его поездки на Тааль. Я укажу Вашей милости, в каких местах Вы должны останавливаться и у кого из наших кумовьев размещаться. Прежде всего Ваша милость должна заботиться о том, чтобы ехать только днем, потому что этот благородный человек хочет все видеть. Ваша милость будет часто ехать шагом и часто останавливаться по желанию этого господина, который будет осматривать каждую травинку и каждый камень на дороге и каждого червячка, короче говоря, каждое свинство, о котором я ничего не знаю и о котором Вашей милости тоже не обязательно знать» и т. п.
Дон Пепе оказался весьма полезным, неглупым и деловым человеком, и у меня не было причин быть им недовольным. Но, отвечая за мою безопасность, он старался вести меня так, как ведут маленького ребенка по дороге — не спуская с него глаз, стращая крокодилами и змеями. Однако скоро я понял его. В жизни мне не доводилось слышать более громкого вопля, чем тот, который он однажды издал, глядя мне под ноги: тропинку переползала змейка. Я убил ее — она оказалась совершенно безвредной. Подобным же образом он предупредил меня об одном растении. Я тотчас же с жадным любопытством обследовал его — обыкновенная крапива, не более опасная, чем наша.
Повсюду, где мы бывали, ко мне, русскому доктору, обращались люди, к чему я успел привыкнуть. Они жаловались на свои недуги в надежде на помощь. Приходилось разъяснять разницу между Doctor naturalista(доктором-натуралистом) и facultative(лечащим врачом). Тем, кого обуревает страсть к путешествиям, следует сказать: повсюду, где живут люди, звание и авторитет врача служат самым надежным паспортом и рекомендательным письмом, а также средством обеспечить (если в этом есть нужда) самый верный и высокий доход. Везде больной человек, если он не в состоянии сам справиться со своей хворью, надеется на помощь и на того, кто более всего способен оказать ее, и охотно обращается к совсем незнакомому лицу, чужестранцу, который, как это ни странно, вызывает в нем доверие, утраченное им к близким. В семье ученого врача совет старой прачки ценится выше, чем его собственный опыт.