Последующие дни мы смогли бы провести у острова Св. Матвея. Лед, относимый течением на север, был для нас неопасен. Мы могли бы идти, используя только течение, вдоль обращенного к Азии берега острова Св. Лаврентия и уже там приобрести кое-какой опыт и знания, в накоплении которых и заключалась наша главная задача на Севере. Бухта Св. Лаврентия стала бы для нас надежной гаванью и обеспечила бы необходимыми съестными припасами, в том числе оленьим мясом. Потом мы дождались бы момента, когда залив Коцебу очистится ото льда и «Рюрик» сможет пройти по нему. Здесь, поблизости от своего корабля, больной капитан мог бы отдохнуть так же хорошо, как и на Уналашке, передав лейтенанту Шишмареву командование походом на байдарах на Север. Я твердо убежден, что даже в худшем случае помощник штурмана вполне справился бы и привел судно в город Св. Петра и Павла. Думаю, меня избавят от дальнейших рассуждений на эту тему, которая к тому же не связана с моими обязанностями на «Рюрике».
При переменных ветрах, окутанные большую часть пути полярным туманом, мы двигались на Уналашку. Прошли мимо островов Св. Матвея, Св. Павла и Св. Георгия, так и не увидев их. 20 июля близ Уналашки мы столкнулись с двумя разными по величине гладкими китами; кожа у них гладкая, только светлое пятно в передней части головы и внешний край очень больших и близко расположенных друг к другу ноздревых отверстий губчатые. Наши алеуты метнули в китов три копья, но они не обратили на это особого внимания. Выбрасываемые ими струи воды были небольшими, и я, как ни принюхивался, не уловил никакого запаха, исходящего от них. Сотрясение от толчка, которое почувствовали во внутренних помещениях корабля, на палубе не было замечено.
Утром 21-го около судна появилось несколько сивучей. В полдень на небольшом удалении под покровом тумана показалась Уналашка. Был штиль. «Рюрик» отбуксировали наши ялики. Ночью корабль вошел в бухту Уналашки и утром 22 июля 1817 года стал там на якорь.
В этот раз корабль был далеко от берега. Капитан вновь поехал к Крюкову. Мы обедали на «Рюрике», а чай пили на берегу.
Капитан сообщил нам маршрут путешествия: Сандвичевы острова, Радак, Ралик и Каролинские острова, пролив Сунда, мыс Доброй Надежды и Европа. «Нехватка свежих продуктов и скверное состояние „Рюрика“, нуждавшегося в срочном ремонте, не позволили мне в соответствии с инструкциями идти обратно через Торресов пролив»,— пишет О. Коцебу («Reise». II, с. 106). На Сандвичевых островах команду в избытке снабдили свежим провиантом.
В городе Св. Петра и Павла нас должны были ждать письма с родины, да и мы смогли бы написать оттуда. Но мы скрылись от всего мира на Уналашке, выгрузили там все снаряжение, взятое на борт для экспедиции на Север. Насушили сухарей, запас которых подходил к концу, из муки, полученной в Сан-Франциско, — в таких приятных заботах проходило время.
Расскажу о небольшой экскурсии, которую мне удалось совершить в глубь острова. Заколотая для экипажа «Рюрика» в Макушкине свинья играла в этой экспедиции главную роль и была основным действующим лицом в компании, к которой я присоединился. Весь горный массив Уналашки с вулканом Макушкинская сопка [гора Макушина] находится между Иллюлюком и Макушкином. Два морских залива, или фьорда, окружают этот массив, образуя полуостров. Чтобы пересечь участок суши от одного залива до другого через перевалы и горные долины, требуется не меньше восьми часов. В 6 утра 1 августа я тронулся в путь вместе с Двумя алеутами и русским парнем. На маленьких байдарах к 8 часам утра мы добрались до той части бухты Коцебу, где находится Иллюлюк, и начали поход. Здесь нет дорог; горный поток, к истоку которого нужно подниматься, указывает путь через эту дикую местность. Его часто приходилось пересекать, принимая холодную ванну в стремительных, доходящих порой до пояса снеговых водах. Торбаса, распространенная в этих местах обувь, хотя и постоянно влажны, не пропускают воду, в них можно переходить неглубокие места. В нижних частях долин буйно разросшаяся трава мешает путнику идти. У снеговой линии мое внимание привлекли некоторые растения, и, не зная о протяженности оставшегося пути, я не ускорил шага, что следовало бы сделать. Противоположная долина через глубокие болота выводит к морю. Уже наступила ночь, когда мы выбрались на побережье. Мне показалось, что мы достигли Макушкина; однако дорога тянулась дальше вдоль берега мимо цепи полуостровов, и за каждым выступом суши, подходя к которому надеешься, что именно здесь Макушкин, видишь новый выступ, рождающий столь же несбыточные надежды. Когда мы наконец пришли, было 11 часов ночи. Я слыву хорошим ходоком, и вряд ли кто-нибудь может сравниться со мной в этом отношении, но ни разу в жизни мне еще не приходилось проделывать такой утомительный переход. Все спали. Русский староста, у которого я остановился, принял меня радушно, но было уже слишком поздно, чтобы топить баню, и ему нечего было мне предложить, кроме чая, без спиртного, без сахара и молока; он добродушно настаивал на том, чтобы я выпил этот напиток, словно это была мальвазия. Добрый Санин (так звали моего хозяина) уступил мне свою постель, и это было лучшее из всего, что он мог предложить.
2-го августа я побывал в горячей бане, отдохнул и тщательно обследовал холмы вокруг поселения, а также горячие источники, которые бьют из прибрежных скал ниже уровня прилива. Между поселением и подножием снежной горы, где высится пик Макушкина, раскинулась долина. Эта зимняя дикая местность являет взору устрашающую картину. Соседняя вершина непрерывно курится; но дым ощущается, только когда ветер несет его в вашу сторону.
Сам Санин собирался вместе с караваном носильщиков нести разделанную свиную тушу в гавань. Плохая погода задержала выход на один день, и я использовал его для осмотра местности. Мы отправились ранним утром 4-го. Большая байдара доставила нас в отдаленную часть фьорда, откуда путь по суше короче того, каким я добрался сюда. Кажется, я уже писал, что эти большие байдары называют «женскими»; нашими гребцами были алеутские девушки. Бедные создания! Нужда, болезни, грязь, насекомые и непривлекательный внешний вид не исключали, однако, некоторой доли утонченности; девушки доказали мне это, и полученный от них подарок, который я бережно храню и поныне, тронул меня больше, чем знаки благосклонности королей. На место мы прибыли еще засветло и тотчас разбили лагерь. Лежа под байдарой, я разглядывал свою порванную шапку, и мне пришла в голову мысль использовать представившуюся возможность: я воткнул в шапку три иголки и, передав ее лежавшей поблизости девушке, разъяснил ей, что мне нужно. Три иголки! Такое сокровище, и ни за что! Ее глаза заблестели невыразимым, счастьем. Подошли остальные девушки, чтобы полюбоваться иголками, поздравить с удачей подругу, получившую такой подарок; многие из них, как мне показалось, ей позавидовали. Тогда я осчастливил всех и подарил каждой по три иголки. На другой день ранним утром мы продолжили путь и в 3 часа дня были в Иллюлюке. Здесь Санин передал мне ответный дар от благодарных девушек: изготовленный ими клубок ниток из звериных жил.
Тем временем алеутские девушки, внимательно разглядев красивую пуговицу на рубашке и посоветовавшись друг с другом, через некоторое время сделали такую же, да так удачно и с таким изяществом, что это их изделие было признано достойным украсить рубашку капитана. Мне довелось однажды наблюдать, как радакские женщины изучали нашу фабричную соломенную шляпу, долго щупали материал, оценивали работу, прикидывая, могут ли они сами сделать что-либо подобное.
Тогда я вспомнил, как моя жена со своими приятельницами старалась разгадать «секрет» застежек английских подтяжек. Женщины везде стремятся к изяществу. Не жалея времени и труда, они весьма искусно украшают свою одежду, а также заботятся и о том, чтобы мужья выглядели красиво. Но когда мне приходилось видеть нечто подобное на далекой чужбине, это меня всегда очень радовало.
Чтобы пополнить экипаж «Рюрика», капитан Коцебу оставил на корабле нескольких, кажется четырех, алеутов из числа тех, кого мы брали с собой в путешествие на Север. Среди них был один молодой, энергичный, неглупый и весьма способный парень. Эшшольц легко с ним объяснялся и с его помощью изучал язык алеутов, определив его как диалект эскимосской языковой группы. Меня радовали эти исследования, с результатами которых он меня познакомил. Чтобы завершить начатую работу, что отвечало бы насущной потребности лингвистики, и извлечь пользу из уже сделанного, нужно было лишь одно: в Европе, где предстояло сравнить грамматику и лексику, доктору Эшшольцу надо было продолжать пользоваться помощью своего наставника-алеута.