— У женщин тоже, — не думая, сказала Линнет, и Дина кивнула, полная согласия.

— Это правда. Я была замужем много лет. Теперь я одна, и мне не хватает... близости, — призналась она с тоской. — Но у женщин чувства чаще бывают к одному мужчине, тому, кого она любит. У вас есть такой?

Теперь была очередь Линнет покачать головой.

— Нет. Такого нет, — сказала она. — Я всегда была слишком занята учебой, музыка поглощала все мое время. У меня никогда не было времени думать об этом. Но все же я не верю, чтобы мужчина мог легко забыть или заменить любимую женщину. Если Макс любил свою жену...

Она резко оборвала себя, осознав, что делает именно то, что он запретил ей делать, — обсуждать его брак. И привело ее в чувство не только собственное сознание неловкости положения, но и внезапно появившееся на обычно открытом лице Дины замкнутое выражение.

— Извините, — быстро проговорила она. — Как я уже сказала, это не мое дело.

Дина сочувствующим жестом коснулась руки Линнет.

— Вы живете здесь, как член нашей семьи. Естественно, вам хочется кое-что знать, — сказала она. — Если я скажу вам... между нами, по-дружески, что этот брак никогда не был идеальным, сможем мы никогда больше не возвращаться к этой теме? Макс не простой человек, я знаю; он требовательный, слишком интересный внешне, что не приносит ему пользы, он вечно в пути. Но Джоанна... — Она надолго умолкла, не решаясь продолжить, и Линнет боялась дышать, чтобы не спугнуть ее.

Наконец она произнесла с неохотой, как будто из нее это вытащили клещами:

— У Джоанны был очень трудный характер. С самого начала ей, по-моему, не нравилась Италия. Она все время уезжала, возвращалась и снова уезжала. То за туалетами в Париж, то к друзьям в Канны.

Это Джоанна-то уезжала? Джоанна бежала из дома? Линнет так долго рисовала себе печальную картину, в которой Джоанна играла роль настоящей затворницы в «Кафаворите», зависящей от капризов мужа, что она едва могла поверить в то, что ей говорила Дина.

Она тетка Макса, естественно, она на его стороне, подумала Линнет, но в душе не могла отрицать, что Дина честный и откровенный человек. И с готовностью признает недостатки Макса.

— Но когда родилась Кэсси, то, конечно же, все изменилось? — спросила Линнет.

— Я надеялась — я молила, чтобы это было так. Ребенок иногда удерживает вместе мужчину и женщину. Но... — Она снова покачала головой. — Я и так слишком много сказала. Хватит, — решительно сказала она.

Джоанна, должно быть, была так несчастна, заставляла себя повторять Линнет, что даже ребенок не изменил ее жизнь к лучшему. Она была вынуждена продолжать убегать из дома. Наверное, во всем был виноват Макс.

Но ее непоколебимая в прошлом убежденность дала трещину. Картина, которая жила в ее воображении с тех пор, как она приехала в Венецию, потеряла свою четкость, ясность, одноплановость. Появились новые контуры, новые грани, о которых она и не подозревала. И как она ни пыталась настойчиво убеждать себя, что все это чепуха — в конце концов она знала Джоанну, — даже в эту мысль начало закрадываться сомнение. Насколько глубоко и полно может знать наивная, юная девушка молодую женщину на несколько лет старше себя, которая в полном объеме обладает сексуальной индивидуальностью?

Линнет переполняли и расстраивали все эти сомнения и вопросы, а поскольку Дина ушла в гости, взяв с собой Кэсси, некому было отвлечь ее. День был таким же жарким и солнечным; как всегда, но она не могла представить себя лежащей на пляже в одиночестве.

Пойду прогуляюсь, вдруг решила она. Она давно давала себе обещание побывать на островах венецианской лагуны — вот и подвернулся случай.

Надев черные шорты-бермуды, белый открытый топ и босоножки и не забыв прихватить свою шляпу с большими полями, она отправилась автобусом до Трепорти, откуда на острова регулярно курсировали пароходики.

Было приятно сидеть на открытой верхней палубе небольшого парохода, подставляя свои длинные волосы под легкий ветерок, и с интересом наблюдать, как постепенно приближался остров Бурано: сначала стала видна высокая колокольня его церкви, потом нагромождения домов и, наконец, пристань, где она с радостью выпрыгнула на берег.

Было невероятно, неправдоподобно живописно, и у Линнет снова возникло чувство, которое она часто испытывала в Венеции, что какой-то кинорежиссер с больным воображением хватил через край, умышленно соединив все эти элементы в грандиозную декорацию. Как и Венецию, Бурано во всех направлениях пересекали каналы, но, несмотря на множество людей, гуляющих по узким аллеям, мостам и тропинкам вдоль каналов, здесь преобладало дремотно-спокойное настроение. Узкие дома были окрашены не в приглушенно пастельные, а в глубокие живые тона — ярко-голубой, алый, темно-оливковый, — и у каждого стояла на приколе лодка, единственный вид транспорта на этом острове, изобилующем водными путями.

Как в трансе, Линнет медленно шла по улицам, останавливаясь у витрин, где женщины неутомимо плели кружева, которыми славится Бурано. Повернув на улицу, ведущую к каналу, по обе стороны которой располагались рестораны, она оказалась перед церковью на большой рыночной площади, где вовсю шла торговля.

Старушки в черных шалях покупали овощи, смешиваясь с туристами, которые рассматривали фигурки животных из стекла и кружевные салфетки, и среди них, неожиданно и невероятно, как мираж, появился Макс ди Анджели. Высокий и заметный, он стоял, обняв одной рукой опущенные плечи одной из таких старушек, которая держала свою корзинку для овощей.

Линнет остановилась посередине улицы, сознавая, что неприлично откровенно глазеет на него, не в состоянии что-либо с собой поделать. Но он ее не заметил. Он смеялся, смеялась и старушка — она просто-таки кудахтала от всего сердца, и Линнет увидела, как она легко шлепнула Макса по ляжке, как будто они только что обменялись солеными шуточками.

Она наблюдала эту сценку со все возрастающим недоверием, но это действительно был Макс, хотя что он здесь делал и в такой компании, она не могла себе представить. Чем бы он ни занимался, она решила, что он не должен застать ее наблюдающей за ним, и собралась уже шмыгнуть обратно по улице и спрятаться в одном из магазинов, когда, продолжая смеяться, он повернулся и взглянул прямо ей в лицо.

Линнет окаменела. Теперь она не могла исчезнуть или сделать вид, что не заметила его. Кроме того, сказала она себе, выпрямляясь, она не сделала ничего плохого. Ведь она не преследовала его и даже не подозревала, что он может оказаться здесь, так почему же снова чувствует себя виноватой?

— Линнет! — позвал он, и, хотя его тон был обычным, это прозвучало как приказ, и она медленно пошла к нему.

— Добрый день, — она вежливо кивнула старушке, которая смотрела на нее снизу вверх живым, заинтересованным взглядом. Линнет слушала, как Макс объясняет, кто она, понимая, несмотря на быстрый темп его речи, как он говорит, что она англичанка, и помогает присматривать за Косимой. Но она почти не поняла ответ, кроме фразы о том, что Макс всегда был шалуном и, слава богу, теперь он немного исправился!

— Альба была моей нянькой так давно, что я даже не помню, сколько лет назад, — сказал Макс с улыбкой. — Она пришла к нам в дом с Бурано и в конце снова переехала жить сюда.

Линнет улыбнулась ей, как старой знакомой, когда Альба снова подняла свою корзинку, попрощалась и отправилась к группе своих товарок у одного из лотков.

Оставшись наедине с Максом, Линнет сказала;

— Дина взяла с собой Кэсси в гости, вот я и решила отправиться на экскурсию.

— Ты не обязана отчитываться передо мной, чем занимаешься в свободное время, — сказал он.

На нем были брюки от того повседневного костюма, в котором он ушел из дома вчера вечером, хотя он был без галстука, рукава его рубашки были закатаны, а пиджак перекинут через руку.

— Я думала, вы в Венеции, — сказала она.

— Я не обязан отчитываться перед тобой, что я делаю в свободное время, — ответил он, и, подняв на него глаза, она увидела, что он смеется. Потом он сказал: — Ладно, я скажу тебе. Вчерашний ужин был таким скучным, что я, извинившись, ушел рано, сел на пароход и отправился повидать Альбу. К тому времени, когда мы прикончили бутылку вина и наговорились, я опоздал на последний пароход, и она оставила меня у себя — отчитав за то, что я так и остался плохим мальчишкой.