— Что? Червь — христианин? — закудахтала курица.

— А почему бы и нет? — ответил земляной червь. — Ведь, насколько мне известно, ни одно живое существо не ведет себя настолько по-христиански, как мы, черви. Нас часто находят в обителях мертвецов, ибо хорошо известно, что в некоторых почвах мы прорываем ходы на глубину от шести до восьми футов. Мы добираемся до могил по прямому указанию Бога и даже вступаем в ад, чтобы унять гордыню царей, которые не чувствуют свою смертность, пока не обнаружит, что мы их сестры и братья. Мы непритязательны и рады этому, ибо смерть для нас ничто. Мы не страшимся конца, как другие, ибо мы уже во прахе.

— От кого ты набрался этой чуши? — осведомилась курица.

— От Того, кто может научить всему, если захотеть, — от Бога, — ответил червь.

— Скажите пожалуйста! — закудахтала курица. — Тебе слово «Бог» кажется красным словцом, поскольку ты частенько его используешь, хотя, верно, ни разу не был в церкви, это уж наверняка.

— Я жил на кладбище, — тихо ответил червь, — и знаю конец человека, которого ты зовешь хозяином. Ведь его гордая надменность — верх глупости, и отчего люди считают, что они — венец мироздания?

— Потому что они держат домашнюю птицу, — с готовностью ответила курица, — а раз человек держит таких прекрасных птиц, как мы, то он просто обязан быть величайшим из всех созданием.

— О! — сказал червь. — Для человека было бы лучше, если бы в нем было меньше гордыни и высокомерия, ибо потрясение от распада может быть ужасно. Имей он мудрость червя, он был бы счастливее, ибо червь не считает свою жизнь чудом, а величайшим чудом считает Бога. Немного земли, просто чтобы утолить суточную потребность, — вот и все, что червю надо. Хотя, если сказать наверняка, когда он живет в огороде, где растет капуста, он отъест от нее, избегая, впрочем, предназначенную для соления и предпочитая сухие листья живым. Но, поскольку Господь Бог назначил всем Своим детям иногда радоваться, то когда червь попадает в хорошие края, он сам узнает, что для него хорошо.

— Вы только послушайте эту тварь! — воскликнула курица. — Он сейчас скажет, что радуется плотскому совокуплению!

— А почему бы ему не радоваться? — спросил червь. — Хоть мы и гермафродиты, нам позволено радоваться любви и самым лучшим утехам, хоть во время этих утех — увы! — нас часто пожирают наши враги — кроты. Но даже такой конец — приходящий временами — не заставляет нас отчаиваться или поворачиваться в наших норах и проклинать Бога. Мы живем благодарно, а когда умираем, то остаемся в земле, что вскормила нас, и становимся частью милостивой земной пищи. Один из первых уроков, которому нас учат в детстве, — это урок смирения. Нам говорят, что мы — ничто, и мы рады этому поверить.

— Конечно, это легко, — сказала курица, — червю-то!

— Но именно это ничто использует Господь, — ответил червь.

— А скажи-ка мне, — сказала курица, — раз ты так хвастаешься своей жизнью и принижаешь жизни людей, ты ведь не думаешь, что черви умнее домашней птицы?

— Нет никого умнее Бога, — сказал червь.

Курица, услыхав это слово опять, неожиданно клюнула туда, где, как ей показалось, была нора червя, и промахнулась где-то на полдюйма.

— А! Я надеялась, что поймаю тебя, — воскликнула она, — ибо ты заслуживаешь смерти просто потому, что болтаешь всякую ерунду.

— Не моя смерть близка, но ваша, — молвил червь, — ибо мистер Стайлз только что выбрался из своего сарайчика и сейчас вас убьет.

Червь был прав. Мистер Стайлз незаметно подкрался, в тот же миг схватил слепую курицу и, ударив ее о сапог, вышиб из нее дух.

Земляной червь скрылся во прахе.

Мистер Таппер и дерево

Всякий раз, прогуливаясь по шелтонским полям, мистер Таппер рассказывал зеленому кустарнику о своих неприятностях. Но тот отвечал ему со всей любезностью, что он всего лишь заросли тощих кустов, редких и почти стелящихся по земле, и хотя в нем любят устраивать свои гнезда мелкие пичуги, ему никогда не подняться до мудрости старого ясеня, растущего рядом с пустошью.

Это мудрое дерево, объясняли кусты, даже старше дубов, которые по сравнению с ним — дети возрастом менее столетия. Ясень повидал много разного под своими ветвями. Кто-то повесился, кто-то родился, а однажды под ним улегся умирать старый конь.

Был конец мая, день клонился к вечеру. Мистер Таппер пришел к ясеню, и тот, наклонив к нему свои старые ветви, заговорил скрипучим голосом, когда подул ветер.

— Ну, мистер Таппер, как с вами обращаются? — спросил он.

— Увы, увы! — отвечал мистер Таппер. — Я в печальном положении.

— Я замечал, — произнес ясень, — что вы часто выглядите расстроенным, однако когда вы приходите полежать в моей тени, к вам возвращается уверенность, и вы становитесь довольнее на вид. Быть может, вас огорчает изнурительный труд, или же ваша печаль порождена естественной завистью, которую добрый человек питает к овощам на поле, желая быть одним из них.

Хотя слова ясеня было трудновато различить, ибо это был простой скрип и посвист ветра в ветвях, мистер Таппер решил, что дерево относится к нему по-доброму и, будучи человеком, любящим поговорить в одиночестве, гуляя по полям, ответил со всею искренностью.

— Вам, должно быть, известно, — сказал он, поев хлеба с сыром, — что я работаю у мелкого фермера по имени Бридл, которого беспокоит подагра, отчего он просиживает дома. Там за ним неохотно ухаживает одна старуха, на которой мистеру Бридлу выпало несчастье жениться. Дважды день я дою семерых коров мистера Бридла, выгоняю их попастись на поле, где зимой поправляю канавы и насыпи, а летом заготавливаю сено. У мистера Бридла нет других работников и нет других полей. Я женат, как и мистер Бридл, и у меня есть сын Уильям.

Ясень тяжко вздохнул.

— Мой сын Уильям, — продолжал мистер Таппер, — вырос ябедником. Он стал хамоватым рыжим детиной, и хоть его называют моим сыном, на деле он сын одного достойного человека, который когда-то снимал комнату в моем доме. Того квартиранта тоже звали Уильям, и он был единственным человек, кроме вас, кто был когда-либо добр ко мне, — однако сейчас, увы, его уже нет на свете. Сын Уильям, к несчастью, унаследовал характер от матери. Ябедничество вознесло его высоко — ибо лишь мошенники процветают, — и Уильям стал гуртовщиком у богатого фермера Лорда. Каждый день он приносит хозяину новую сплетню, за которой следует несчастье для какого-нибудь бедного работника. Но это еще не все — Уильяму мало ябедничать своему хозяину; он наведывается и к мистеру Бридлу и наплетает много красивых историй про меня. «Отец, — говорит, — проводит большую часть времени, лежа под дуплистым ясенем на лугу». «Ах, чертов бездельник! — вопит мистер Бридл, с гримасой боли передвигая ногу. — Какая жалость, что я нанял такого мошенника». «От моего родителя и вправду мало толку», — со смешком говорит Уильям. Жена вон тоже мне слова доброго не скажет и вечно добавляет, что лучше бы я умер вместо нашего жильца.

Мистер Таппер часто вздыхал, и верхние ветви ясеня наклонялись и с состраданием смотрели на него.

Мистер Таппер чуть помолчал, а потом добавил еще грустнее:

— Человек настолько зависит от привязанности, что если не может заполучить ее естественным образом, то станет искать ее повсюду. Ночью он выйдет в поле и увидит, как кривой месяц заходит за темную тучу. Рогатый месяц внушит ему надежду, и он вообразит, что разрушение смилостивится над ним. Увы! я не тот человек, чтобы найти утешение вне дома, поэтому, когда Уильям рассказывает обо мне байки, а жена их слушает, мне совершенно бесполезно говорить с мистером Баркером или мистером Коббом. Всякий раз, когда я встречаюсь с этими двумя, которые работают у фермера Лорда, они только и обвиняют меня в том, что я привел в мир такое порочное существо, как рыжий Уильям, и я не могу подобрать слов, чтобы ответить им на их несправедливые обвинения.

— Некоторые, — прошептал ясень, ибо легкий ветерок шевельнул его ветки, — когда с ними обращаются дурно, ищут утешения у Бога.