Но тут Алла, между прочим, сказала такое, что я позабыл и про чибисов и про все остальное.
— Мой Барсучок-то страсть как ухлестывал за этой твоей Рысью… — со смехом произнесла Алла, прихлебывая чай из красивой малинового цвета чашки. — Ведь он жуть как хотел отбить ее у тебя, да ничего не получилось!
Генька благодушно улыбнулся, мол, были когда-то и мы рысаками, и потянулся за бутылкой. Налив мне и себе, чокнулся и на этот раз без обычного тоста выпил.
— Девчонка-то, видно, по тебе сохла, а мой-то ловелас и так и этак ее обхаживал, — продолжала Алла, не замечая, что лицо мое окаменело. — Смешно сказать, но даже к тетке этой Рыси на Дятлинку с бутылкой приходил и умолял, чтобы та повлияла на нее.
Генька ничего не хотел рассказывать. Он задумчиво жевал хлеб с ветчиной и смотрел на жену. Большой продолговатый живот его упирался в край стола, розоватая лысина вспотела, нос заблестел.
— Я уж и не помню, — пробормотал он. — Когда это было?
— Бегал за девчонкой, чего уж там, признайся… — подзадоривала жена.
— Мало ли за кем я бегал, а вот женился на тебе, — сделал Генька попытку умилостивить жену. Ему эти речи совсем не нравились.
— Нашлась вот дурочка, — усмехнулась Алла, впрочем без желания уколоть мужа, просто так, по привычке. Она могла что угодно сказать, Генька все равно бы промолчал.
— Послушай, — осененный внезапной догадкой, спросил я. — Помнишь, я вслед за Рысью сразу после экзаменов уехал в Ригу? Еще билет тебе показывал? Ну, а потом мы, по-видимому, разминулись. Она вернулась в Великие Луки, а я ее продолжал разыскивать в Риге… Ты видел ее здесь?
— Не помню, — равнодушно ответил Генька. — Может, и видел.
— Ты вспомни, — настаивал я.
Аршинов достал из кармана фуфайки большой платок, аккуратно промокнул лысину.
— Как же, встретился! — немного оживился он. — Я ее еще на вокзал провожал. Деревянный чемодан с манатками пер… Или фибровый?..
— Не имеет значения, — перебил я. — Не говорила она, почему уезжает?
— Нет, деревянный… — морщил лоб Генька. — Крашеный такой, из фанеры…
— Почему же ты мне ничего не сказал, когда я из Риги вернулся?
— Забыл, наверное, — пробурчал Генька и с вожделением посмотрел на бутылку, там еще немного оставалось. Однако налить не решился.
— Ничего он не забыл, — вмешалась Алла, внимательно слушавшая наш диалог. — Он и начал увиваться вокруг твоей Рыси, пока ты был в отъезде… А ей не сказал, что ты в Риге, ну она психанула и насовсем уехала из города…
Теперь мне все стало понятно. Все стало на свои места… Генька совершил предательство: он не только обманул меня, но и Рысь… И расстроенная Динка уехала в Севастополь — на нее это похоже, а Генька провожал ее… А ведь я тогда считал его настоящим другом, ведь он такую заботу проявлял о Рыси… Ходил в горком комсомола, хлопотал, чтобы пособие за погибшего Динкиного отца получала она, а не тетка, даже собирался устроить Рысь в техникум… Только теперь мне стала ясна истинная подоплека этой трогательной заботы…
— Ты разве не знал, что он волочился за твоей девчонкой? — удивленно посмотрела на меня Алла.
— Мы ведь тогда считались друзьями… — выдавил я из себя.
Выпив, Генька несколько осмелел и теперь весело поглядывал на жену заплывшими блестящими глазками.
— Ты лучше вспомни, как Максим за тобой ухлестывал, — хохотнув, сказал он. — Правда, ты ему тоже нос натянула…
— Максим мне нравился, — метнула на меня игривый взгляд Алла, но мне было не до их пикировки.
— Генька, ответь мне, пожалуйста, на один вопрос, — сказал я. — Только скажи правду: это ты тогда получил мою телеграмму?
— Какую телеграмму? — посмотрел он на меня, и глаза у него были чистые и невинные.
— Телеграмму от Рыси… мне… из Севастополя?
Но Генька уже снова переключил свое внимание на бутылку и, воспользовавшись тем, что Алла на минутку отлучилась на кухню, быстро разлил остатки водки и, прикоснувшись к моей рюмке, единым духом выпил.
— Больше пяти рюмок не разрешает, — понизив голос, сообщил он.
— Ты не ответил на мой вопрос, — напомнил я.
— Это ты про Рысь? — беспечно сказал Генька. — Сколько воды с тех пор утекло… — Он вдруг погрустнел и провел ладонью по розовой лысине. — Помнишь, какие у меня волосы были? Не чета твоим. И вот, как корова языком слизнула! Кому ни покажу старую фотографию, не верят, что это я был…
— Генька, ведь эта телеграмма была прислана мне, — сказал я. — Почему ты ее не отдал?
— Телеграмму из Севастополя? — вдруг оживился он. — Здорово я тебя тогда околпачил! Динка-то мне действительно нравилась… — он оглянулся на кухню и понизил голос: — Если бы ты не мешал, я закрутил бы с ней любовь! Она тогда еще была дурочки… Ты, кажется, пошел на Дятлинку к ее тетке узнать, нет ли от Динки письма, а в это время почтальон принес телеграмму. Ну я расписался, гляжу — от Динки! Думаю, фиг тебе покажу… Что же там было?..
— Приходи в воскресенье на Дятлинку… — стараясь быть спокойным, напомнил я.
— Точно! Что-то было про воскресенье… — согласился Генька, и тут черт дернул его взглянуть на меня. Хотя он был и выпивши, но мое лицо его сразу отрезвило, потому что он отвел глаза и замолчал.
— А дальше?
— Закрутился чего-то я… Или мы с тобой поспорили? У меня был зуб на тебя… А потом на практику уехали, я так и позабыл тебе отдать эту телеграмму… А может, со зла разорвал… Не помню уж.
— Да нет, ты ее не разорвал, — сказал я. — Вспомни, кому же ты ее отдал?
— Давай лучше выпьем, — предложил он.
Тут вошла Алла, и наш разговор прервался.
— У меня есть домашняя вишневая настойка, — взглянула она на меня. — Принести?
— Моя жена сама приготовила, — оживился Генька, но та даже не посмотрела в его сторону.
— Спасибо, — поблагодарил я, — мне пора идти.
Когда я снова напомнил про телеграмму, Генька досадливо поморщился и уже с явным неудовольствием посмотрел на меня.
— Ну чего ты привязался с какой-то дурацкой телеграммой? Черт ее знает, куда она подевалась… Это ведь не вчера произошло. И потом, я не собираюсь писать мемуары и архива не храню…
— Зачем ты это сделал? — сказал я, но, взглянув на него, понял: мои слова что об стенку горох.
— Она ведь его к черту послала, — заметила Алла, женским сердцем поняв, что я страдаю. Вот только от чего страдаю, она не могла знать.
— Максим, отвяжись! — взмолился Генька. — Неужели больше не о чем говорить?
— Не стесняйся, Барсучок, — сказала Алла. — Я ведь тебя никогда не ревновала.
— Ты хоть, помнишь ее? — спросил я.
— Кого? — сердито посмотрел на меня Генька.
— Рысь.
— Встретил бы, наверное, не узнал.
— Ты ее никогда больше не встретишь, — сказал я.
— Она ведь здесь не живет, — сказала Алла. — Куда-то на юг уехала.
— Рысь умерла, — сказал я.
— Умерла? — прожевывая бутерброд с ветчиной, переспросил Генька. — Надо же… Да, ведь она на пароходах плавала. Наверное, утонула?
И больше ничего. Ни слова. На толстом, побагровевшем от водки лице его ни один мускул не дрогнул. Покончив с бутербродом, он стал многословно рассказывать о своей даче, которую уже подвели под крышу. Что-то толковал об огнеупорном кирпиче, необходимом для русской печи и трубы, о кровельном оцинкованном железе, сурике… Я смотрел на этого самодовольного толстяка и думал, что вот передо мной сидит настоящий подлец! Подлец до мозга костей! Вот он, тот самый человек, который бесцеремонно вторгся в мою жизнь и перевернул ее! И не только в мою, но и Рыси. Сидит, жует ветчину и даже не догадывается, сколько зла он сделал людям! Причем сделал так, походя, между прочим. И его никогда не мучили раскаяния… Да, это было давно, и мы были молодыми. Но из маленьких негодяев, как правило, потом вырастают большие негодяи… За свою жизнь я видел достаточно подлецов и негодяев, — по мере сил всегда боролся с ними, — но мне лично они не приносили горя, а вот этот человек в моей жизни наковырял… Наподличал — и спит спокойно! Его не мучают сомнения и угрызения совести. Он даже не поинтересовался, как умерла Рысь. Его внимание поглощено графином с наливкой. Вполне доволен жизнью, собой, женой, и назови его подлецом или мерзавцем, искренне обидится и посчитает меня сумасшедшим. Он, между прочим, вспомнил, как обманул меня, не отдав телеграмму от Рыси, и, наверное, когда я уйду, со смехом расскажет жене, как я переживал тогда, бегал на Дятлинку, встречая каждого почтальона, мучился неизвестностью…