Эта книга — о свободе выбора. Она для тех, кто хочет сам, без посредников, познать истину, часто скрытую от нас под наслоениями чьих-то сознательных или невольных заблуждений, фантазий и откровенной лжи.

Автор стремился предоставить всем, для кого важна духовная составляющая бытия, пищу для размышлений: в кого, почему и зачем он верит. Ведь это очень важно — дать возможность каждому из нас осуществить свое священное право свободного выбора беспрепятственно и осознанно, с пониманием того, что нами никто не манипулирует — ни Церковь, ни мировое правительство, ни даже сам император.

Автор также категорически заявляет, что уважает чувства верующих и официальную точку зрения Церкви на Ветхий и Новый Завет. При этом, однако, он совершенно уверен, что каждый человек имеет право самостоятельно интерпретировать совсем неоднозначную историю христианства, основываясь на собственном опыте и знаниях. Ибо, невзирая на океаны опубликованных исследований, как поддерживающих ортодоксальные взгляды на историю Иисуса Христа, так и критически их оценивающих, никто достоверно не знает, что же случилось в Иудее две тысячи лет тому назад. Это всегда было и до сих пор остается вопросом веры, которая не подвластна рациональному мышлению и не постижима разумом.

Иезавель, чернокожая, быстроглазая и стройная, как серна, служанка в доме префекта римской провинции Иудеи, Идумеи и Самарии Гая Понтия по прозвищу Пилат, уже несколько дней не находила себе места. Ее госпожа, красавица Клаудиа Прокула, еще недавно такая добрая и приветливая, ныне пребывала в крайне плохом расположении духа. После возвращения из Ершалаима ее будто подменили. Клаудиа не снимала траурных одежд, не выходила из своих комнат и никого не принимала. «Все этот лекарь, — со злобой думала Иезавель, — это все из-за него!»

Иезавель взяли в дом Пилата еще в Риме, в тот самый день, когда Клаудиа родила ему сына. Спустя пять лет милостью императора Тиберия Понтий Пилат был назначен префектом Иудеи, Идумеи и Самарии, где быстро успел снискать себе славу грубого и жестокого правителя. Таким он был не только на службе, но и дома: со слугами — нетерпим и скор на расправу, с супругой — молчалив и неприветлив. Быстро, очень быстро Клаудиа с горечью поняла, как несправедливо распорядилась ее жизнью судьба…

Впрочем, этот брачный союз был странным с самого начала. Шестнадцатилетняя красавица Клаудиа и грузный, усталый, огрубевший в боях с германцами и галлами Гай Понтий Пилат из сословия всадников не выглядели счастливой парой. Пилат был втрое старше ее. Складывалось впечатление, что по своей воле он не женился бы никогда, поскольку не испытывал ни малейшей потребности ни в семье, ни в домашнем очаге. Однако положение знатного римлянина, а тем более претендента на должность префекта римской провинции подразумевало наличие супруги. Для ее же семьи, хотя и имевшей римское гражданство, но бедной и происходившей из отдаленной части империи, брак дочери с человеком из сословия всадников был едва ли не единственным способом завязать знакомства в Риме. Пилат почти не разговаривал со своей юной женой, однако любил, когда она читала ему или играла на музыкальных инструментах. Время от времени он посещал ее по ночам, и в конце концов супруга подарила ему наследника. Но даже это не изменило крутого характера Пилата, который по-прежнему предпочитал проводить больше времени на военном плацу, среди лошадей и солдат, чем дома с женой и сыном. Особенно невыносимым для молодой супруги Пилата стал переезд в Иудею, где в их дворце в Кейсарии Приморской она чувствовала себя оторванной от родных и близких, одинокой и покинутой.

И все же, несмотря на все свои несчастья, Клаудиа оставалась полной противоположностью мужу, была добра со слугами и приветлива с гостями. Всю любовь своего сердца она отдавала ребенку, пока от тоски не заболела ужасной кожной болезнью, что для молодой, полной чувственности женщины было сродни одиночному заключению. Отныне, боясь заразить сына, она почти не прикасалась к нему, а муж, и так не знавший любви, теперь вовсе избегал ее. Так и случилось, что Иезавель — молодая рабыня-эфиопка — стала для сына Пилата матерью, а для самого префекта — наложницей по случаю или, скорее, по потребности.

Все изменилось в тот день, когда Клаудиа в сопровождении Иезавель и двух солдат, взятых в качестве охраны, инкогнито отправилась к Мертвому морю. Его окрестности славились своими чудотворными мазями и соляными ваннами, обладающими необыкновенной силой при заживлении ран и омоложении кожи. Время от времени торговцы привозили эти мази в Кейсарию и продавали за огромные деньги, однако никакие снадобья не могли заменить погружений в целебные воды Мертвого моря и волшебных лучей тамошнего солнца. Путь был неблизкий и опасный, но Клаудиа была готова на любые жертвы, чтобы избавиться совсем или хотя бы на время от ужасной чешуйчатой коросты, покрывавшей части ее тела. Именно там, в Галилее, и произошла встреча, в одночасье изменившая сначала жизнь жены римского префекта, а затем и саму историю. Иезавель, которая стала невольной свидетельницей упомянутых событий, не была очень умной и образованной, но все, что произошло в тот день, она запомнила навсегда.

Они благополучно миновали пустынные горы и уже спускались в долину реки Иордан, когда заметили группу сидящих в тени пальм людей. Было жарко, и дул южный ветер, но людей, расположившихся полукругом возле небольшого возвышения, это, по-видимому, ни в малейшей степени не беспокоило. Все их внимание было приковано к сидящему на возвышении человеку, который что-то им говорил. Впрочем, увидев подъехавших всадников, говоривший замолчал, встал и направился к ним. По необъяснимой причине он сразу и без колебаний подошел к коню Клаудии и мягким движением взял его под уздцы. Один из солдат грозно крикнул и направил на него свое копье, но Клаудиа остановила солдата решительным жестом.

Ибо человек, державший под уздцы ее лошадь, обладал необыкновенной внешностью. Это был высокий худощавый мужчина лет тридцати, с длинными густыми русыми волосами, расчесанными на пробор посередине, с небольшой, аккуратно подстриженной бородкой цвета спелой пшеницы. Он менее всего напоминал иудея или самарянина, хотя и был одет в обычный для жителей тех мест простой, подпоясанный веревкой холщовый хитон и сандалии. Волосы, сверху прямые, спадали на плечи вьющимися прядями, обрамляя чуть продолговатое лицо с тонким прямым носом. Но особенно удивительными в облике незнакомца были очень чистые и светлые глаза, смотрящие как будто издали и одновременно проникающие вглубь… Встретившись с ним взглядом, Клаудиа вдруг почувствовала, как внизу живота появилось уже позабытое ею томление, на мгновение ее охватил жар желания, который, впрочем, прошел так же быстро, как и возник.