Выпроводив гостей со двора и закрыв на засов ворота, пошел в дом.

Но прежде надо было исполнить одно дело, хоть к нему душа и не лежала. Предстояло наказать Михаила за его длинный язык. Думал один такой, поднялся к ребятам, а там мужики уже застращали бедолагу до потери пульса. Когда вошел его колотило крупной дрожью, морда лица бледная как мука и говорить не может только сипит да головой мотает. Отозвал Никодима на лестницу, — Давай выпорем его, только драть по жопе, а не по спине, рубаху с портами не сымать.

— Кровь на нем, по его навету, стрельца подрезали…

— А мы давай за это парня на смерть забьем! Или как я сказал, или вообще не дам бить.

Никодим смотрел на меня в изумлении, потом заговорил, — Не пойму тебя, в лавке, как прознал, пришибить был готов, — Поднял руку, останавливая мое восклицание.

— А таперича, пожалел.

— Да, пожалел, посмотри на него — кожа да кости. Он перед кем хвастался? Да перед такими же мальчишками, как и он.

Что говорил? главный помощник у нас с тобой. Мол, мы без него как без рук. Вот и скажем его дружкам что он у нас главный по дерьму, золотарь, из ямы выгребной гавно ломом черпает. Как думаешь, в следующий раз они его слушать будут?

— Х-м, — Никодим только хмыкнул на пространный монолог о защите, подумал немного, — Вожжами, по жопе в портках, и далее яму пусть разгребет.

— Так всё замерзло…

— По теплу оно приятнее будет, — ухмыльнулся медник и, распахнув дверь, гаркнул, — Всем, ступать на конюшню. И этого не забудьте. — Ткнул пальцем в дрожавшего мальчишку.

'Видел тут однажды, как на лобном месте, самогонщиков наказывали, зрелище конечно с моей точки зрения, жутковатое. Пороли тогда семерых мужиков и бабу, они решили подработать винокурением, так это называется. Нагнали, попробовали продать, и нарвались, скрутили бедолаг, да в приказ 'новой четверти' а она собирает налоги со всех кабаков, трактиров, отсюда же идет их снабжение водкой или иными крепкими напитками. Конкурентов карают быстро и качественно.

Здоровый мужик в темной ферязи, застегнутой по самое никуда, зычно драл глотку оглашая вину подсудимых, держа перед собой развернутый свиток указа.

О чем кричал, было непонятно, вокруг гомонила толпа собравшихся зевак.

Восемь человек сидели на земле рядом с помостом, сколоченным из бревен. Кряжистый, заросший бородой по самые брови, детина в красной рубахе стоял рядом с бадейкой, скрестив на груди руки. Один из помощников, суетился у жаровни, отклячив жирную задницу, раздувал угли.

Вот глашатай закончил перечислять вины осужденных. К ним вышел священник, прочитал молитву, дал каждому поцеловать крест, осеняя им каждого наказуемого. Толпа притихла, стали слышны женский плач и причитания. Когда батюшка закончил, двое подручных палача, спустились с помоста схватили щуплого мужичка, втащили наверх, содрали рубаху. Первый повернулся спиной, взялся за кисти рук и немного склонился вперед, почти положив жертву на себя. Второй довольно шустро обвязал ступни и потянул за веревку. Таким образом, мужик оказался растянут, не имея никакой возможности, пошевелится.

Палач вытащил из бадейки кнут, взмахнул, стряхивая капли влаги, веером разлетевшиеся вокруг. Отступил назад, орудие наказания легло кожаной змеей, на помост присыпанный соломой. Посмотрел на дьяка, тот кивнул головой, разрешая начать наказание виновного. Взмах, короткий свист рассекаемого воздуха, вслед за ним приглушенный вскрик, на спине мгновенно вздувается красный рубец…

Взмах, удар, крик…

Взмах, удар, стон…

и уже кровавые брызги орошают солому.

Служка громко и отчетливо считает, после пятнадцатого, поднимает руку, останавливая палача.

Подручные опускают жертву, освобождают от пут, подхватывают под руки и волокут вниз, там наверно были родственники, али ещё кто, они принимают безвольное тело, опускают…

Дальше не видно, толпа пришла в движение, на помост втаскивают следующего и все начинается снова.

Толкаю локтем в бок соседа, когда он оборачивается с недовольным видом, спрашиваю, -

— За что их так?

— Вино курили супротив государева указа, — ответил, оглядел меня с ног до головы да отвернулся'

Мишаню выпороли просто и без затей, уложили на бревно, Силантий причастил 'птицу говоруна' вожжами. Все честь по чести, рубцы смазали маслом конопляным (не знаю зачем) и отправили спать, без ужина. Ребятам, Никодим прочитал небольшую лекцию о вреде болезни 'длинного языка' и пользы народного средства под названием 'розги, вымоченные в рассоле'

Уже к концу трапезы, когда на столе появилось пиво и, было разлито по кружкам, спросил, как все прошло.

— А… Никодим махнул рукой, — сказывать нечего. Опосля как ты ушел с этим…(не печатное)

Мальчонка в лавку заглянул, зыркнул по сторонам и смылся, я даже спросить не успел:- 'чего ему надо'

Ещё маненько посидел, кружку допил, не пропадать же добру, потом решил что пора, надо идтить. Пока тати сюда не приперлись. Вышел. На дверь замок вешаю, а сам украдкой поглядываю, нет ли кого поблизости. Никого, ни своих, ни чужих. Делать нечего, пошел с рядов прочь. Иду молитву бормочу, да шатаюсь аки пьяный, это чтоб люд воровской с толку сбить.

Никто не догоняет, а мне ужо сворачивать в проулок надо, тама меня Силантий с нашими ждет. Остановился на углу, на сугроб накиданный облокотился, назад глянул — нету. Что поделать, я не знаю. Успел Силька али нет, мы же только на словах сговорились — где. Может в потемках обшибся и не туды свернул? Глянул в проулок, темно, собаки не гавчут, а тут позади снег заскрипел, оглянулся… Мать честная, трое нагоняют и откуда только вылезли ироды. Я туды, стараюсь идти побыстрей, да слышу, побежали, я пистоль твою выдернул из-за пояса, взвел курок, второй патрон в кулаке зажал, да к ближайшим воротам метнулся и спиной прижался, чтоб с боку не зашли. Хорошо стал, слева, справа сугробы навалены, не пройдешь, а прямо не пойдут, думал так. Ан нет. Они молчком поперли, я руку вскинул, как ты сказывал, да стрельнул в первого. От шарахнуло, прямо звездочки в глазах заплясали и уши заложило. На ощупь, зарядил и присел на корточки, чтоб за дымом разглядеть что происходит. Думал, выскочит кто, приласкаю. Да куда там. Вижу тени мечуться да ор стоит, то Силантий с подмогой подоспел, они в соседнем дворе, сидели, а как я бабахнул, так и прибежали на подмогу. Воров семеро оказалось, одного я стрельнул, того что стрельца подрезал, робята на месте порешили, троих повязали, так что два татя убегли.

Живых оборотали сразу, поспрошали — кто такие, откуда, как здесь оказались. Вон Силантий тебе поведает.

— А чо молвить, за парнем курским они пришли, помнишь — сказывал, как на торгу воришку стрельцам сдал?

— Помню…

— Брательник он атаману ватажки сказался, его в приказ вели, да не довели, дружки евонные отбить из полона захотели, да не смогли, а в сваре кто-то его ножичком приласкал в брюхо. Разбойнички разбежались, и дружка сваво бросили. Вот и порешили месть пытать на мужичке этом.

— А Мишка наш причем?

— А притом что не только Никодим, пацанят треп слышал, другие уши нашлись. Они от самого подворья за Антипом по следам, шли. За городом его точно с женкой порешили бы, а тут он к нам приперся, а опосля ещё и обратно поехал. Решили здесь пощипать, и там, в гости под утро наведаться… Не выгорело, сами угорели…

Для обычно немногословного Силантия это слишком длинная речь, одним махом опрокинув в себя кружку пива, потянулся за добавкой.

И Никодим продолжил разговор, — Так что твоего Мишаню, поделом взгрели, только сдается что не тех татей споймали, не они толклись возле лавки.

— А кто ж тогда?

Никодим промычал чего-то, пытаясь жевать и говорить.

— Прожуй сначала.

— Да пошел, ты… Дай пожрать спокойно…

— да жри, я те что, не даю?

— Бурчишь, как медведь спросонья. Как робята прознали, там должен был быть Олешка кривой, он уже два дня в рядах крутился. В прошлом месяце ему стрельцы бока намяли, он перестал к нам захаживать…