Полина Копылова

Бессмертный диптих

I.

Пологий прибой тихо вылизывал песок под кормой моей лодки. Над морем во всем небе не стояло ни облачка. Пальмы-орешницы клонили тяжелые от листвы и плодов верхушки в разные стороны. Пара скороспелок уже упала, и их выели крабы. Значит, скоро время лезть за орехами. Кажется, их опять уродилось много – придется везти излишек на Большую Землю продавать: нехорошо, если пропадут. Конечно, их можно бы пустить в море: часть проглотят кашалоты, часть выловят голодающие морские разбойники, а один или два прибьет к холодным берегам на той стороне мира. Любознательные мальчишки расколют их камнями и будут с опаской нюхать разбухшую, осолоневшую мякоть. Кто-то, может, осмелится попробовать, и заморский привкус навсегда отобьет у него охоту к тихой жизни. Как это вышло со мной.

Все началось с ореха. И привело под пальмы-орешницы. Видать, они по природе своей колдуньи, эти уклончивые пальмы. В природе вообще много естественного колдовства. И чтобы созерцать и постигать его, совсем не надо путешествовать вокруг света, как я. Но что сделано, того не воротишь. Тридцати пяти лет, в расцвете сил, я разочаровался в мире, который познал, не единожды опоясав своими странствиями. На моем пути легли три материка. Я встретил с дюжину разновидностей разумных существ, включая дельфинов и снежных обезьян. Я описал множество растений, насекомых, зверей, птиц и рыб со всеми их полезными, вредными и странными свойствами. Мне пришлось переболеть разными болезнями, и сперва ради собственной пользы, а потом из чистой любознательности я стал изучать врачевание. Оно до поры увлекало меня сильнее всего.

Собственно, не столько конечность мира, сколько ограниченность моих возможностей врачевателя стала причиной разочарования. Судите сами: крючколист, верное лекарство против каменной лихорадки, что свирепствует у меня на родине, можно найти лишь далеко за морем. Узнал я об этом совершенно случайно, привезя с собой сушеный крючколист в качестве укрепляющего средства и дав его больной своей племяннице лишь затем, чтобы она могла хоть что-то делать по дому, когда ее отпускает кашель. И что же: через две недели кровь исчезла из ее мокрот, а за два с половиной месяца, что она принимала порошок, хворавшая полностью излечилась. Но если возить крючколист через море, он будет на вес золота, как пряности, и лечиться им смогут лишь богатеи – а они и без того здоровы.

Таких случаев было множество. И, поняв, что я не смогу помогать всем и в полной мере, а душа моя никогда не будет удовлетворена, я решил удалиться на остров и ждать знака судьбы.

Я выбрал остров в южных морях, но не тот, что вырастает на кораллах (они обычно безводны), а такой, который расположен неподалеку от берега и, видимо, некогда был частью материка. На моем острове били целых три ключа, и нашлись свободные от зарослей участки земли. Лучшего я не мог и желать.

Нет-нет, я не затворялся от людей. Но, отправляясь именно сюда, я знал, что людей здесь немного: судьба хранит этот край от жадных королей-завоевателей. И судьбе же лучше виден я сам – так что реши она изменить мою жизнь, я смогу ясней различить ее знаки.

Два раза я думал, что моя жизнь изменится. В первый раз я принял за знак щедрый излишек орехов, которые жалко было отдавать крабам: те могли чрезмерно размножиться, вслед за тем расплодились бы создания, кому крабы являются пищей, а потом орехи бы закончились, и берег покрылся бы телами умерших с голоду зверюшек… Печальное зрелище. Поэтому я отвез излишек в большую приморскую деревню на материке и сбыл там задешево перекупщикам в надежде, что последуют новые знаки. Но знаков не последовало. Во второй раз едва ли не половину моего острова залило чудовищной волной, пришедшей среди ясного дня из открытого моря. Я опять отправился в приморскую деревню и лечил там раненых: многих швырнуло водой на деревья и на камни. И вновь ожидание других знаков оказалось тщетным. Когда деревенские жители опомнились от страха и раны их затянулись, я уплыл обратно, с трудом правя лодкой: ее до краев наполнили дарами, и смертельно обижались, когда я пытался отказаться.

Почему же, все познав и охладев душой к миру, я думаю, что моя судьба недоосуществлена? Признаться честно, я покривил душой. Три материка легли на моем пути, и я исходил их по дорогам и бездорожью. Но, словно белым венцом, наш мир увенчан четвертым материком, и ходу туда нет ни мне, ни кому-либо другому из смертных. Там, на скалистых, глубоко иссеченных заливами берегах, обитает бессмертие. О Крае Бессмертия я запретил себе думать – как будто его нет. Однако он существует, и время от времени высылает внимательных молчаливых посланцев.

Мой народ верит в судьбу. Судьба сама по себе лишена обличья. Оно ей не нужно – она обретает лицо, осуществляясь в человеке. Но я знаю множество народов, что изображают богов подобными себе, только сильнее и краше. Более всего бессмертные подобны людским богам: они прекрасны телом, высоки разумом, способны читать и внушать мысли, насылать страх или страсть.

Я запрещаю себе думать о них, ибо неистовая любознательность терзает меня подобно неразделенной страсти.

Но ни один из людских кораблей, что ушли к берегам бессмертных, не вернулся. А все войны с ними велись до того, как была изобретена письменность, и мы знаем о них только из легенд и сказаний.

Одно время меня занимало сравнение сказаний разных народов. Наилучшую память о войнах с бессмертными сохранили жители Севера, в их числе и мои соотечественники. Из их песней я, слово за словом, вылущивал правду, и она приводила меня в удивление.

Самой удивительной была способность бессмертных восстанавливать утраченные в бою части тела: за недолгое время они могли вырастить новую кисть руки взамен отрубленной. Отрубить бессмертному голову, видно, никому не удавалось.

Другим чудом были плавучие ледяные острова – узкие, до блеска отполированные водой, с клиньями парусов, туго натянутых на реи из китовых костей. В легенде, понятно, говорилось о «костях чудовищ», но никаких иных чудовищ, кроме китов, в северных морях нет. Каждый остров нес до ста кожаных палаток по четверо воинов в каждой.

Ледяные острова не подходили к берегам: силой парусов их удерживали на расстоянии во избежание мелей и рифов; чтобы достичь берега, воины пользовались узкими лодками с костяным же остовом.

Главной добычей были рабы. Множество рабов. Их привязывали к канату с поплавками из надутых шкур и так доставляли на ледяные суда. Не одна легенда гласила, что рабы служили бессмертным пищей. Возможно, и так. Я говорил с людоедами разных племен: они в один голос утверждают, что нет мяса слаще человечьего.

Мне случалось и видеть бессмертных. Сейчас они ведут себя мирно и по большей части торгуют лес, лен и драгоценные камни, щедро платя серебром. Лес идет у них на корабли – ледяные острова более не бороздят морей, их сменили ладьи. Каменьями они расшивают свои белоснежные одежды из нежнейшей замши. Из льняного полотна шьют исподнее. Шерсти они, кажется, не носят вовсе.

Шум в море отвлек меня от размышлений. Невдалеке темнели головые дельфинов – они сбились кружком, поддерживая что-то на воде.

Я столкнул в воду лодку и налег на весло.

Между мной и дельфинами осталось не более тридцати локтей – уже можно было разглядеть, что они спасли человека, и сердце мое застучало, – когда воду распорол акулий плавник. Дельфины тревожно засвистали.

Акула – самая вредная и безмозглая морская тварь. У нее даже остов – не костный, а хрящевой, словно она от роду недоношенная. Эта была невелика в длину. Она сужала круги. Я подал лодку вперед, прицелился и ребром весла ударил ей по носу. Тварь ушла на глубину.

Дельфинье кольцо с тихим свистом разомкнулось перед моей лодкой. Дельфины, как я уже говорил, разумны. Правда, понимать их, и уж подавно – говорить с ними, дано не всем. Во всяком случае, не мне. Я не однажды видел, как жители островов, сидя на бамбуковых молах, подолгу толковали с ними, а потом устраивали большие совместные рыбалки, но сам различаю на слух только основные свисты и щелчки.