– …и понять, – продолжил фон Фенн надтреснутым голосом.

Конопатый мальчишка лет десяти, тощий и затурканный, с испуганными карими глазами на болезненно бледном лице, уставился на него. Детская рука с тряпкой, лежащая на столешнице, елозила по столу, производя неприятный скрипучий звук. На необыкновенно длинных бледных пальцах были острые ногти. Фон Фенн глянул на них, и набегавшие одна за другой мысли моментально выветрились из его головы. Мальчик открыл рот, словно желая что-то сказать, но сквозь пожелтевшие длинные и острые зубы вместо слов прорвался глубокий звериный рык.

Фон Фенн вздрогнул, сжал стакан с такой силой, что тот разлетелся вдребезги. Острый осколок вонзился в кожу, и теплая кровь заструилась по пальцам.

Секунду спустя, словно сквозь туман, он услышал озабоченный голос инженер-майора:

– Господин полковник, что с вами? Может быть, вызвать врача?

Мальчик, собрав осколки, двинулся к стойке, за которой его отец разливал пиво по надтреснутым кружкам. Полковник Отто фон Фенн тем временем возвращался из мира ужасных видений в зыбкое марево провинциального кабака.

– Нет, господин майор… – просипел он голосом, в котором чувствовалось волнение и вместе с тем облегчение. – Не надо…

Он поднял руку, чтобы рассмотреть рану на ладони, после чего смиренным тоном добавил:

– Лучше налейте мне еще ракии…

Немецкая линия обороны Белграда тянулась от Скупщины и Министерства почт далее, от Теразии до Калемегданской крепости, удерживая практически тот же участок города, который находился в руках турок до тех пор, пока они не сдали ключи от крепости князю Михаилу [54]. Еще более странным казалось то, что немцы вообще решили оборонять Белград, доверив это бессмысленное занятие генералу Штеттнеру. Но те, кто был посвящен в истинные планы генштаба, знали, что немцы не уйдут из Сербии так, как они отступали из Греции, Румынии или Болгарии. Партизанам Тито и частям маршала Толбухина, командующего Третьим Украинским фронтом, придется пролить немало крови, прежде чем им удастся захватить столицу Сербии. Это стало понятным еще до того, как всеразрушающая артиллерийская канонада начала скатываться к городу с горы Авала.

Неманя Лукич стоял на улице Старины Новака, прислонившись к деревянному забору, и внимательно всматривался в горизонт. Небо на юге налилось кровью, а гул орудий, доносившийся оттуда, предвещал появление готовой ворваться в Белград силы. Русские войска и партизанские отряды приближались, бой шел уже на Торлаке, где располагался Институт иммунологии; оттуда по шоссе от Авалы под артиллерийские залпы он спустился в город.

Немецкая колонна идеальным строем промаршировала по улице Старины Новака. Солдаты распевали старые песни о чести и фатерланде. Неманя заметил на их рукавах нашивки: рунический лист Первой Альпийской дивизии «Принц Ойген». Он дождался, пока те пройдут, после чего двинулся дальше. Прошел мимо сгоревшего немецкого танка и развороченного взрывом дота, потом свернул налево. Там он вошел в просторный двор и направился к дверям дома номер двадцать три.

Неманя осторожно постучал. Открыла ему женщина в повязанном под самым подбородком платке и тут же пропустила внутрь. Он оказался в скромной комнате, где, кроме плиты в углу, покосившегося стола у окна и пары стульев, ничего не было. За столом сидел мужчина в рясе и пил ракию.

Заметив гостя, священник указал ему на пустующий стул напротив себя. Неманя принял молчаливое приглашение.

– Меня послал господин Маричич, – начал он.

– Хорошо. И чего же вы хотите? – спросил поп. – У меня есть все: масло, сахар, мука, соль. Есть мясо, консервы, шоколад, конфеты. Бензин, правда, уже кончился, но я могу достать…

– Ничего этого мне не надо.

Священник удивленно склонил голову набок и потянулся за бутылкой. Женщина поставила перед Неманей стакан, и он наполнил его золотистой жидкостью.

– Отличная препеченица, попробуйте.

Неманя сделал глоток и почувствовал, как алкоголь обжег язык и нёбо. Потом он запустил руку во внутренний карман шинели, вытащил из него небольшой пакет, завернутый в полотно и перевязанный шпагатом, и бросил его на стол перед священником. Тот развязал шнурок и развернул тряпицу. Осторожно вынул из нее блестящую монетку и с интересом оглядел ее.

– Этот золотой… Гм, британский?

– Да. Вам нравится? – спросил Неманя. – А может, вы предпочитаете серебряники?

Священник цинично усмехнулся и спрятал мешочек с золотыми под рясу:

– Я вижу, вы образованный человек, господин?..

– Лукич.

– Да, Лукич. И остроумный. Итак, в чём ваша нужда?

Неманя допил ракию и без особого приглашения потянулся к бутылке. Наливая до краев свой стакан, он сухо вымолвил:

– В отпевании.

– Что?

– Отпевание. Кто-то ведь должен совершить обряд отпевания.

– Я не понимаю…

– Ты знаешь, что такое заупокойная служба, поп? Или ты напрочь забыл об этом за годы ростовщичества и торговли из-под полы?

Священник отрицательно замотал головой, на его лице заиграла неубедительная улыбка.

– Знаете ли, я не из тех людей, с которыми можно разговаривать в таком тоне…

Неманя встал из-за стола, и полы его шинели распахнулись. И тут священник увидел у него за поясом пистолет и длинный немецкий штык-нож.

– Вставай, – сказал Неманя. – Нам пора.

В том судьбоносном октябре 1944 года израненная душа Белграда лучше всего была видна из пригородов. Оттуда открывался вид на Дорчол и Пашину гору, Душановац и Калемегдан, на серые районы города, где то тут, то там виднелись колеблющиеся столбы черного дыма. Между ними на малой высоте в направлении Теразии, совсем как шершни, лавировали русские истребители. Их приближение сопровождалось грохотом немецких зенитных орудий. Батарея катюш, расположившаяся у трамвайного депо на Александровой улице, салютовала смертоносными ракетами в направлении Калемегдана, где отряды Штеттнера с примкнутыми штыками окопались в грязи. Ритм всей этой фантастической картине задавали равномерные залпы орудий.

ДУ-ДУММ… ДУ-ДУММ… ДУ-ДУММ…

Неманя Лукич прекратил копать, когда заступ ударился обо что-то твердое. Он поднял голову и посмотрел на священника, который наблюдал за его работой, стоя у разверстой могилы.

– Слышишь это, поп? – спросил Неманя.

– Что?

– Этот глухой грохот…

– Слышу.

– Знаешь, что это?

– Русская и немецкая артиллерия.

– Нет! Эти звуки возвещают о приближении конца света.

– Ну и что? – Поп умиротворенно пожал плечами. – Все мы когда-нибудь предстанем пред Господом…

– Кончай болтать! Если ты хоть один разок и вправду задумывался над тем, что есть Бог и истина, то вряд ли стал бы наглым спекулянтом.

Неманя потянулся за солдатским рюкзаком, который лежал на краю могилы, и опустил его на дно ямы. Потом перекрестился и вылез наружу.

Священник не отрывал от него взгляда, даже не пытаясь скрыть волнение и страх.

Грохот за его спиной все усиливался.

ДУ-ДУММ… ДУ-ДУММ… ДУ-ДУММ…

– Она… Случаем, не наложила ли на себя руки? – осторожно спросил поп.

– Нет, что ты.

– Потому как если она это сделала, то я не стану ее отпевать.

– Слушай, поп, ты ведь деньги взял?

– Да, но… В книгах говорится…

– Так вот, поп, ты хоть когда-нибудь слышал, чтобы самоубийца умудрился сам себе голову отрубить?

– Я, это… Нет конечно…

Неманя воткнул заступ в мягкую землю у самых ног священника:

– Так вот, это я ее убил, поп.

Крепко прижимая к груди священные книги, поп отступил назад шага на два.

– Так ты будешь ее отпевать? – с угрозой в голосе спросил Неманя.