Капитан Рихтер взял в руки папку и вынул из нее дне фотографии:

– Посмотри.

Фон Фенн взял одну из них. На ней человек в длинной офицерской шинели держал в высоко поднятой руке кикой-то плохо различимый предмет.

– Что это?

– Снимок сделан в прошлом году в Прокупле. Младший Печанац демонстрирует отрубленную голову партизана.

– Боже… – пробормотал фон Фенн и принялся рассматривать второй снимок.

Худой и голый человек сидел на металлическом стуле, запрокинув голову. Его тело было покрыто огнестрельными ранами и изрезано ножом; на горле, там, где должен был быть кадык, зияла ужасная рана. Странно, но лицо человека не было искажено болью, под остекленевшими глинами и сломанным носом отчетливо была видна улыбки на омертвевших губах.

– А это?..

– Дело рук Канна. Знаменитый Дрецун, спекулянт из Лесковаца, торговал антиквариатом. У него было нечто крайне необходимое Канну.

– А почему он улыбается?

– Учитывая то, что с ним сотворили, смерть для него стала настоящим счастьем.

С отвращением отодвинув фотографии, фон Фенн налил себе и Рихтеру ракии.

– Зачем ты мне все это показываешь?

– Потому что порой между нами и ними нет никакой, разницы. Потому что иной раз зло… – он ткнул пальцем в снимок, – порождает новое злодеяние.

7

Крсман никак не мог разобраться в маленьких семейных ритуалах Данки, которые она принесла в дом вместе с богатым приданым. Эти бессмысленные встречи, когда женщины обмениваются лживыми любезностями и фальшивыми улыбками, эти слова, полные презрения и лицемерия, Произнесенные высокими голосами, мимолетные поцелуйчики в щечку… Неужели они нуждаются в этих неискренних ритуалах, в этих мещанских штучках? Зачем им это?

И в тот полдень, как во всякий третий день недели, по установившемуся обычаю, госпожа Милена Хаджи-Минтич, супруга Ивана Хаджи-Пантича, торговца продовольствием и немецкого прихлебателя, должна была нанести визит. Данка всегда встречала ее в воротах, где и происходил обмен лживыми улыбками и мимолетными лобзаниями. Потом женщины усаживались за стол под лимой, приправляя чаем и постной выпечкой пустые, завистливые, злобные разговоры.

«Да, повеселишься ты сегодня, Данка, – думал Крсман. – Война для тебя всего лишь неинтересная городская сплетня. Да, повеселишься… Ты это умеешь. Твои господские привычки любую беду пересилят».

Он повернулся и направился к воротам и тут увидел на террасе своего гостя.

– Господин Лукич, – обратился он к нему. – Не желаете ли прогуляться со мной по городу?

Неманя Лукич недоуменно посмотрел на него, но все же кивнул в знак согласия. Они вышли на улицу, укрывшуюся под раскидистыми деревьями, сохраняющими приятную прохладу.

– В хорошем месте живете, Крсман, – позавидовал Пиманя хозяину.

– Да. – Крсман довольно улыбнулся, рассматривая благоустроенные соседские дома и дворы с зелеными деревьями и яркими цветами. – Настоящий райский уголок! Есть такой райончик на Палилуле, о нем Сремац [27]в своих книгах писал.

– До войны, наверное, здесь хорошо жилось.

– Эх… «Хорошая житуха», как говаривали горожане сразу после освобождения от турок. Все знали, кто повар, кто ремесленник, кто приказчик, а кто подмастерье. И все жили в любви и дружбе. И тут вот грянуло это поганое время. Хозяева стали нищими, а босяки – богачами. Может, наймем фиакр?

– Нет, лучше пройдемся пешком.

Выйдя из переулка, они двинулись по Епископской до Раичевой улицы, а потом по Кастриотовой до Душановой, где Крсман держал три лавки. Встречные, здороваясь с ним, демонстрировали свое уважение, ученики местных ремесленников останавливались, снимая шапки, и торжественно произносили: «Добрый день, господин Теофилович!» – господа приподнимали шляпы, а дамы протягивали руки для поцелуя. Даже крестьяне останавливались, чтобы поздороваться и осведомиться о здоровье, семье и делах. Неманя знал, что Теофилович – один из самых уважаемых жителей Ниша, но такого подчеркнутого внимания к нему он не ожидал. В нынешние тяжелые времена очень трудно было сохранить лицо и заслужить уважение обычных маленьких людей. Особенно с учетом того, чем занимался Крсман.

– Я думал, люди не любят торговцев, – тихо произнес Неманя.

– Конечно не любят. Хотя, должен вам признаться, я никогда особо этим и не занимался. Старший брат это дело любил, и, пока он учился у отца торговому делу, меня готовили, как мой отец выражался, для научной стези.

– Так что же случилось?

– Пока Андрия работал в лавке, я сидел дома и читал Гёте и Цицерона. Меня уже видели преподавателем в гимназии, отец готов был послать меня за границу, чтобы завершить образование. Но тут случилась трагедия…

Крсман вынул из внутреннего кармана золотой портсигар и угостил Неманю длинными французскими сигаретами.

– Трагедия? – переспросил Неманя, закуривая.

– Да, господин майор… Война началась для меня и моей семьи еще до шестого апреля… когда болгарские бандиты убили моего брата и сноху. Брат отправился за шелком и сукном, взял с собой жену и дочь, чтобы показать им Софию. Они попали в бандитскую засаду и погибли, погиб шофер и два приказчика, спаслась только моя племянница, благодаря Божьей помощи. Она убежала в лес, и мы целых два дня не знали, что с ней, пока ее не нашли чабаны. Мы с Данкой заботимся о ней, но малышка все еще не пришла в себя, почти не разговаривает и с другими детьми не общается.

– Мне очень жаль…

– И мне тоже, господин Лукич, – вздохнул Крсман. – Но что поделаешь? Жизнь-то идет. У нас с Данкой не может быть детей… По моей вине. Племянница – это все, что у нас есть.

И все-таки Крсман не рассказал своему гостю, что ему еще много чего жаль. Не рассказал, как в одно прекрасное утро отец вошел в комнату и прервал чтение Овидия словами: «Женишься на Данке, дочери Симы Радуловича». Напрасно он сопротивлялся, отец упрямо стоял на своем. Сима Радулович считался главным торговцем кожами во всей Южной Сербии, и потому упустить его дочку было просто нельзя. Он забыл русских классиков и стихи Овидия, забыл, что мечтал учиться во Франции, забыл соседских девчонок, которые шептали ему ласковые слова и бросили с балконов цветы. Внезапно он стал «хозяином»…

И даже когда Раде Теофилович через три месяца после свадьбы младшего сына замертво рухнул в саду кафаны «Старая Сербия», где его хватил удар, ничего не изменилось, хотя все имущество досталось сыну и его фасонистой богатой жене. Деньги, авторитет, уверенность в будущем ничего не значили для человека, который с детских лет готовился совсем к другой судьбе. Тем не менее он принял эту неизбежность, как хороший актер в театре принимает неинтересную роль. Как-то сумел справиться, научился в тяжелые военные годы балансировать между немецкими оккупантами и двумя враждующими сербскими армиями. По правде говоря, он питал большую симпатию к четникам, потому как коммунисты еще до войны обзывали его капиталистом и реакционером, хотя большинство полуграмотных подмастерьев, убежавших в леса, не знали даже значения этих слов. Они просто повторяли слова, которые вбивали в их пустые головы комиссары, самопровозглашенные мессии коммунистического рая, те были едва ли грамотнее, но зато свирепее своих подчиненных.

Погуляв с полчаса, они зашли в первый магазин, где их поджидала любезная продавщица. Крсман продемонстрировал своему гостю ткани для платьев и костюмов – в этой части Сербии только у него можно было приобрести подобный товар. Несмотря на войну, у многих водилось достаточно денег, чтобы не отказывать себе в таких покупках.

– Вы и немцам продаете? – спросил Неманя.

– Конечно, – небрежно ответил Крсман. – У них отменный вкус, настоящие господа.

– Да, это так. Я хорошо знаю германцев… Я ведь учился в Вене.

– В самом деле?

– Да, я по образованию врач.

– Кто бы мог подумать, выглядите вы не совсем так…

– Отсутствие практики, мой Крсман. Последние годы я занят совсем другими делами.