Мысли эти нагнали на полковника меланхолию, молодые же офицеры, напротив, оживились. Кирилин был просто счастлив, ему давно уже не терпелось вернуться в столицу, где только и можно было сделать карьеру. Сергей же до сих пор считал позорным свое бесславное отступление под Нарвой, а потому всей душой стремился сойтись со шведами в бою еще раз. По обычаю, прежде чем полковник зачитает приказ, положено было поднять рюмки.

Мендарчук взглядом обвел офицеров:

— Ну, за матушку Россию, которая одолеет всех врагов!

— За Россию! — дружным хором отозвались офицерье, выпили и грянули рюмки о пол.

— И за то, чтобы мы наконец-то разбили проклятых шведов, — вполголоса прибавил Тарлов.

Полковник достал из папки два листа.

— Царь требует отправить в армию всех, кто не участвует в борьбе с неприятелем, и сделать это следует как можно быстрее. Кирилин, вы с вашими гренадерами завтра же отправляетесь маршем на Москву, дабы воссоединиться там с основными силами полка. То же касается Войчинского, которому отдаются под командование драгуны Тарлова.

Сергей сжал кулаки так, что пальцы побелели. На время сражения с восставшими он передал свою роту Войчинскому, ему же под начало поставлен был казачий отряд. Но он не терял надежды самому вести свою роту на запад. Теперь же его охватил страх — он мог остаться в Сибири, тогда как центральная часть России полыхает пожаром войны.

Дальнейшие слова Мендарчука только усилили его тревогу.

— Восстание подавлено, а потому и в крепости мне не нужно больше ста двадцати казаков и тридцати солдат царской армии. С остальными вы, Игорь Никитич, выступите на Москву послезавтра, вас будут сопровождать поручики Борзов и Челпаев.

Тарлов не мог долее сдерживать волнение:

— А что в отношении меня, Борис Михайлович?

Кирилин насмешливо глянул на него и хотел уже съязвить, что Сергей останется в крепости заместителем Мендарчука, но полковник сказал:

— А вам, Сергей Васильевич, поручено доставить в Москву заложников и проследить, чтобы в пути все было благополучно.

С удовлетворением Мендарчук заметил, как у Кирилина заиграли желваки, а насмешка уступила место откровенной зависти. Это почетное поручение полковник приберег именно для Тарлова — юный офицер внес самый значительный вклад в подавление восстания, во многом благодаря ему дело закончилось быстро и обошлось почти бескровно. И если Тарлов достигнет столицы в срок, представив царю всех заложников в добром здравии, его ожидает повышение. В отличие от Кирилина, выходца из знатного рода, Тарлову приходилось рассчитывать лишь на свои способности.

Ослушаться приказа Сергей не мог, но досада его была заметна, ему было противно выступать в роли няньки для кучки дикарей, пока товарищи воевали на поле боя.

Но приказ есть приказ, и он требовал подчинения. Кирилин заметил разочарование Тарлова и охотно предложил бы ему поменяться поручениями, но командир драгун никак не мог принять командование гренадерской ротой, а потому идея была невыполнима.

6

Пока офицеры получали приказы, Ваня проводил Сирин до дверей постройки, стоявшей позади комендатуры. На окнах избы чернели решетки, у дверей стояли двое караульных.

— О, еще один гость к нам пожаловал! — ухмыльнулся один охранник, доставая из кармана потертого мундира большой ключ.

— Этот последний, — ответил Ваня с заметным облегчением: теперь можно возвращаться в настоящую Россию.

Оба часовых только усмехнулись. Уже не первый год они несли службу в крепости и не имели ни малейшего желания отправляться неизвестно куда, чтобы пасть на поле боя от шведской пули. К тому же рассказывают, что эти шведы — настоящие чудовища и в одиночку побеждают дюжину русских.

Ваня распахнул дверь и подтолкнул Бахадура вперед:

— Ну что, татарин, вот твой новый дом, обживайся.

Караульные за его спиной взяли ружья на изготовку, на случай если заложник в последний момент попытается дать деру. Сирин расправила плечи и сделала шаг в темноту. Когда глаза привыкли к полумраку, она огляделась: стены были сооружены из грубо отесанных бревен, которые, как и решетки на окнах, могли, казалось, выдержать натиск целого отряда. По всем четырем стенам стояли нары в три яруса, в углу темнела здоровая бадья — судя по запаху, это было отхожее место.

Сидеть было негде, заключенные — всего около двадцати человек — помещались на кроватях или прямо на полу. На новичка глядели с жадным любопытством. Большинство из них взрослые мужчины, но были и подростки — разной внешности из различных племен. Сирин глядела на их полусочувствующие-полуиспуганные лица, поражаясь изношенной и грязной одежде. Среди них она выглядела как пестрый фазан в стае невзрачных перепелок. Кто-то смотрел на яркий наряд с изумлением, а кто-то качал головой. Из глубины комнаты, растолкав остальных, выступил высокий юноша с узким лицом, орлиным носом и глубоко посаженными угольно-черными глазами — он столь же походил на азиата, как и сама Сирин. По всему было видно, что он привык к совсем другой одежде, нежели надетые на нем грязные штаны и кафтан из овечьей шерсти. Впившись в новичка пронзительным взглядом, юноша указал на себя:

— Я Ильгур, сын эмира Айсары.

Произнес он это так, будто его родина была центром мира. Но Сирин было не так-то легко запугать. Высокомерно вздернув голову, она медленно произнесла:

— Я Бахадур, сын Монгур-хана.

Кончиками пальцев Ильгур презрительно коснулся ее расшитого кафтана.

— Любимый сын, как я погляжу.

— Моя мать — старшая жена хана. — Сирин не задумываясь назвалась дочерью Зейны — иначе объяснить свой щеголеватый вид она не могла.

— Когда те, кто собирает ясак для царя, увеличат его, увидев твой наряд, твоя мать поймет, как глупа она была. — Ильгур сделал брезгливую гримасу, но Сирин не поняла, было ли это презрением к ее матери или к русским. Увидев саблю у нее на поясе, он нахмурился:

— Почему они оставили тебе оружие?

— Они знают почему, — ответила Сирин, желая на самом деле испытывать ту уверенность, с которой она говорила.

Поняла она и то, что ее ждут новые трудности, гораздо серьезнее, чем до этого часа, — свою женскую сущность придется скрывать не только от русских, но и от других заложников. Под их цепкими взглядами ей придется вести себя как мужчина, не выдав себя ни словом, ни жестом. Невольно она все время поглядывала на бадью в углу. Как жаль, что нельзя совсем отказаться от этих потребностей — придется терпеть, пока не наступит ночь. Еще одной заботой, кажется, был Ильгур — он явно считал себя предводителем среди заложников и желал, чтобы и Сирин признала это. Она спросила себя, как ответил бы на этот скрытый вызов погибший сводный брат, чье имя она носила. Нет, сдаться сразу она не могла — иначе и прочие заложники станут относиться к ней с презрением. Но что она в состоянии противопоставить мужчине, который больше, тяжелее и уж конечно сильнее ее?

Тем временем Ильгур выискивал, как еще задеть новичка.

— Спать будешь на верхних нарах! — скомандовал он.

Видимо, место это считалось из худших, но Сирин и не думала сопротивляться — там будет спокойнее, а в случае чего и безопаснее. Она с содроганием подумала о том, как распалятся мужчины, если ее истинная природа будет раскрыта, и решила быть начеку каждую минуту, избегая любой неосторожности. Не удостоив Ильгура даже словом, Сирин ловко вскарабкалась наверх по грубым доскам нижних нар. Юноша почувствовал, что успех уходит из рук, с досадой отметив, что, если возникнет ссора, сверху отбиваться новичку будет куда ловчее. Стало ясно — титул негласного предводителя придется отстаивать. Начал Ильгур немедленно, отвесив подзатыльник одному из самых юных пленников, который из любопытства подошел слишком близко. Частично выплеснув свой гнев, он отошел в сторону.

На какое-то время в камере повисла гнетущая тишина, но постепенно пленники начали подтягиваться к нарам новичка, пытаясь завести беседу. Рассказывали они о себе. Сирин узнала, что не все из них были заложниками, за тремя самыми младшими из пленников ходили опекуны — взрослые мужчины племени, а при Ильгуре находился раб, плосколицый немой калмык по имени Бедр. Беседа помогла Сирин забыться, заслонила тоску по дому и разогнала страх — легче стало и противиться телесным надобностям. От мужчин, сидевших в заточении уже не первую неделю, она узнала, что вскоре всех пленников собираются угнать на запад, так далеко, что побег будет невозможен. Может быть, их уведут на край мира, до самой Москвы, где правит русский хан — тот самый царь, которому на завтрак подают человеческую голову. Сирин надеялась только, что царю она покажется слишком тощей, чтобы съесть ее, но на всякий случай решила есть поменьше.