Дудорова отец знал с 1950 года, сначала как заведующего отделом МГК. Потом он назначил Дудорова, профессионального строителя, заместителем председателя Моссовета и наконец в 1954 году перевел в ЦК заведующим Отделом строительства. В январе 1956 года отец поставил Дудорова на МВД, чтобы иметь там доверенного человека и одновременно профессионала. Министерство и после ликвидации ГУЛАГа продолжало строительство гидроэлектростанций и других объектов.
Теперь же Жуков предложил вместо Дудорова Конева. В строительстве маршал ничего не смыслил, а уж положиться на него, по мнению отца, было абсолютно невозможно, предаст при первой возможности. О Коневе после затеянного Сталиным «дела врачей-убийц», как я уже писал, у отца сложилось очень негативное мнение.
Как только «Правда» опубликовала разоблачительное письмо Лидии Тимашук, Конев тут же написал Сталину длинное письмо, расписал в нем, как и его самого травили в кремлевской больнице. Уже после смерти Сталина отец имел с Коневым неприятный разговор. Маршал ничего не отрицал, со всем соглашался, упершись взглядом в пол, повторял: «Виноват».
Формально Жуков прав в одном: в составе Министерства внутренних дел числится несколько дивизий, а Дудоров — человек гражданский. Но дивизиями командует не он, а его заместитель — генерал С. И. Переверткин. Его туда назначили сразу после ареста Берии. С Переверткиным отец не сталкивался, в войну он служил на западных фронтах, потом у Жукова в группе войск в Германии. Жуков хорошо знал Переверкина и в свое время порекомендовал его отцу.
Конечно, Конев Жукову не друг, они друг друга не переносят, отец хорошо помнил это еще по войне, но он дисциплинированный военный, получит приказ — исполнит.
Во главе КГБ Жуков хотел вместо Серова, тоже близкого отцу человека, поставить военного строевика. Называл ли он отцу какие-либо фамилии, история не сохранила. Отдавать команды председателю КГБ пришлось бы через Жукова. А это уже не безобидная возня с генеральскими встречами и проводами.
Отец ушел от обсуждения, сказал, что следует подумать, посоветоваться, такие дела сгоряча не решают. Затеянный Жуковым разговор его откровенно испугал, это уже не звоночек звенел, а колокол забухал. На памятном заседании Президиума ЦК в июне Молотов тоже напирал на замену Серова, предлагал Булганина, а теперь Жуков…
Отец не мог согласиться ни на замену Дудорова, ни на замену Серова. Но и спорить с Жуковым поостерегся, в августе 1957 года он ощущал в нем уже не союзника, а соперника, опасного соперника. Отец сказал, что подумает, в конце месяца он собирается в отпуск в Крым, слышал, что и Жуков едет туда же. Вот на бережку они все и обмозгуют.
Говорили ли они в Крыму на эту тему, я не знаю. А вот что не договорились — это не вызывает сомнения. И Серов, и Дудоров остались на своих местах.
Тем временем в Крыму в самом конце августа или начале сентября 1957 года возник новый конфликт, теперь уже практически на ровном месте.
Предоставлю слово Жукову, уж он-то не станет против себя свидетельствовать.
«Разговор возник, когда мы с Хрущевым и отдыхающим поблизости Брежневым прогуливались по дорожкам дачи, где отдыхал Хрущев, — вспоминает Жуков. — О чем-то перекидывались словами, шутили.
— Никита Сергеевич, мне звонил на днях Янош Кадар, — заговорил о делах Брежнев, — очень просил оставить в Венгрии нашего командующего тамошней группой войск генерала Михаила Ильича Казакова, он прослужил всего год, с конца 1956 года, но они хорошо сработались. Товарищ Жуков хочет перевести Казакова на Дальний Восток, но я считаю, надо посчитаться с мнением Кадара. Для Дальнего Востока можно подобрать другого командующего».
Жуков такого, по его мнению, наглого, вмешательства в его епархию стерпеть не мог и резко возразил:
— В интересах обороны страны генерала Казакова надо направить на должность командующего Дальневосточным округом, а для Венгрии мы найдем другого хорошего командующего.
— Но надо же считаться и с просьбой товарища Кадара, — просительно произнес Брежнев.
— Надо считаться и с моим мнением. Вы не горячитесь, я такой же член Президиума, как и вы, товарищ Брежнев.
Хрущев молчал, — заканчивает вспоминать Жуков, — но я понял, что он не доволен моим резким ответом».
И как отец мог остаться довольным? Хорошие отношения советского командующего войсками в Венгрии с Кадаром, да еще через год после подавления вооруженного восстания для него значили куда больше, чем командование любым военным округом. Отец не сомневался, что и Жуков это понимает, но Кадар обратился не к нему, а к Брежневу. И теперь Жуков считает необходимым продемонстрировать свою власть, указать Брежневу, а заодно и отцу, чтобы не совались в его епархию.
Отец все больше приходил к заключению, что с Жуковым, как это ни прискорбно, придется расстаться. Когда Жуков решит, что для него пришла пора расстаться с Хрущевым, будет уже поздно.
После того как недовольный Жуков уехал к себе на дачу, Брежнев напомнил отцу о спорах вокруг положения о Министерстве обороны, и о претензиях Жукова на главнокомандование, и об исключении из командной структуры округов должности члена Военного совета. Отец молча выслушал Брежнева, поблагодарил и, ничего не сказав, распрощался и ушел в дом. Он хотел обдумать все, попытаться сложить накопившиеся за последние два месяца отдельные факты в единую картину. Картина получалась тревожная.
На следующий день позвонил из Москвы Суслов, сказал, что Жуков прислал на утверждение в Президиум ЦК официальную бумагу о переводе Казакова из Венгрии на Дальний Восток. Суслов уже прослышал от Брежнева о разногласиях вокруг Казакова и не решался, не спросившись отца, как обычно, «проштамповать» на очередном заседании Президиума предложение министра обороны. Отец посоветовал Суслову повременить. Не оставалось сомнений, записка Жукова — ответ, если не выразиться сильнее, не столько Брежневу, сколько ему самому. Вернее, демонстрация силы. На силу отец привык отвечать силой. Как ни неприятно, но придется действовать.
Тут еще вспомнился давний разговор с Малиновским, командующим Дальневосточным военным округом, в октябре 1954 года отец, вместе с Булганиным и Микояном, по дороге домой из Китая тогда заехали к нему в Хабаровск. Отец ценил Малиновского. В 1943 году отстоял его перед Сталиным. Тогда в армии у Малиновского застрелился член Военного совета Ларин, перед смертью отправивший Сталину какое-то письмо. Его содержания отец не знал, но Сталин разгневался и хотел не только сместить Малиновского с командования армией, но и учинить расследование. Отец, понимая, что рискует головой, поручился перед Сталиным за Малиновского. Сталин смилостивился, но приказал отцу неотлучно находиться при нем, стать его тенью. Пришлось ему на несколько месяцев переселиться из штаб-квартиры командования фронтом в армию Малиновского. Там-то они и сдружились.
Вечером по завершению дел отец с Булганиным зашли к Малиновскому в гости. Микоян остался в резиденции отдохнуть. Помянули боевых товарищей, переговорили обо всем, и тогда Малиновский доверительно посоветовал отцу остерегаться Жукова.
— Почему? — удивился отец.
— Опасный он человек, — повторил несколько раз Малиновский, — еще помянете мои слова. «Наполеон Бонапарт!».
— Мы это знаем, — поддержал Малиновского Булганин.
Отец не хотел развивать тему Жукова с его же подчиненным и от дальнейшего разговора ушел, а вскоре и вовсе позабыл о том разговоре. Теперь вспомнил и призадумался. Все факты выстраивались в логически стройную цепочку, в конце ее явственно вырисовывался невысокий, крепко сбитый генерал в треуголке на голове — генерал Бонапарт.
До того как принять окончательное решение, отец счел необходимым посоветоваться, «пошептаться», как он выражался, с генералами, конечно, без Жукова. Он знал, что все маршалы и большинство генералов Жукова, мягко говоря, недолюбливают, кто за его жесткость и безапелляционность, кто завидует его удачливости в военных операциях, кто просто завидует, а кто и откровенно его боится. Но одно дело недолюбливать своего министра, а другое — открыто выступить против него. Они же — военные, прикажи им Жуков, и генералы возьмут под козырек.