О царица Книда, царица Пафа,
Снизойди, Венера, в волнах курений
С Кипра в светлый дом молодой Гликеры,
Вняв ее зову.
Пусть с тобой спешат и твой мальчик пылкий,
Грации в своих вольных тканях, нимфы.
Без тебя тоской повитая Геба,
С ней и Меркурий.
Что просит в новом храме поэт себе
У Аполлона? И с возлиянием
О чем он молит? Не богатых
Просит он нив средь полей Сардинских,
Не стад обильных в жаркой Калабрии,
Не злата с костью белой из Индии,
Не тех угодий, что спокойным
Током живит молчаливый Лирис.
Пускай снимают гроздья каленские,
Кому Фортуна их предоставила;
Пусть пьет купец хоть золотыми
Чашами вина — свою наживу, —
Богов любимец, ибо не раз в году
Простор он видит вод Атлантических
Без наказанья. Мне ж оливки,
Мне лишь цикорий да мальвы — пища.
Так дай прожить мне тем, что имею я,
О сын Латоны! Дай мне, молю тебя,
Здоровья и с рассудком здравым
Светлую старость в союзе с лирой.
Лира! Нас зовут. Коль в тени мы пели
В час досуга песнь, что прожить достойна
Год иль много лет, — то сложи теперь мне
Римскую песню.
На небе звенел гражданин лесбосский
[724],
Грозный на войне, а в минуты мира,
Подведя корабль, изможденный бурей,
К брегу сырому,
Певший Вакха, Муз и Венеру с сыном,
Что́ повсюду с ней неразлучно рядом,
И красавца Лика
[725]глаза и кудри
С черным отливом.
Феба ты краса, на пирах Юпитер
Рад тебе внимать, от трудов ты сладкий
Отдых всем даешь, я к тебе взываю
Благоговейно!
Альбий, полно терзать память Гликерою
[726],
Вероломную клясть, полно элегии,
Полуночник, слагать — знаю, затмил тебя
Мальчуган у отступницы.
К Киру пьяная страсть жжет Ликориду. Лоб
Узкий хмурит она
[727]. Кир же к Фолое льнет,
Недотроге, — скорей волки Апулии
Коз покроют непуганых,
Чем Фолоя впадет в грех любострастия.
Знать, Венере дано души несродные
И тела сопрягать уз неразрывностью
По злокозненной прихоти.
Открывалось и мне небо любви, но был
Я Мирталой пленен вольноотпущенной:
Притянула меня яростней Адрия
Близ излучин Калабрии.
[728] Пока, безумной мудрости преданный,
Я нерадивым богопоклонником
Беспечно жил, я заблуждался.
Ныне ладью повернул и правлю
К теченьям давним. Тучегонитель-бог
[729],
Сверканьем молний тьму рассекающий,
Вдруг прогремел на колеснице
По небу ясному четвернею:
И твердь от грома, реки-скиталицы,
И Стикс
[730], и недра Тартаром страшного
Тенара
[731], и предел Атланта
Потрясены. Переменчив жребий:
Возвысить властен бог из ничтожества
И гордых славой ввергнуть в бесславие.
Смеясь, сорвет венец Фортуна
И, улыбаясь, им увенчает.
Теперь — пируем! Вольной ногой теперь
Ударим оземь! Время пришло, друзья,
Салийским щедро угощеньем
Ложа кумиров почтить во храме!
Нам в погребах нельзя было дедовских
Цедить вино, доколь, Капитолию
Разгром готовя, государству
Смела в безумье грозить царица
С порочной сворой хворых любимчиков,
Мечтам не зная дерзостным удержу,
Сама от сладостной удачи
Пьяная, но поубавил буйство,
Когда один лишь спасся от пламени
Корабль, и душу, разгоряченную
Вином Египта, в должный трепет
Цезарь поверг, на упругих веслах
Гоня беглянку прочь от Италии,
Как гонит ястреб робкого голубя
Иль в снежном поле фессалийском
Зайца — охотник. Готовил цепи
Он роковому диву. Но доблестней
Себе искала женщина гибели:
Не закололась малодушно,
К дальним краям не помчалась морем.
Взглянуть смогла на пепел палат своих
Спокойным взором и, разъяренных змей
Бесстрашно в руки взяв, смертельным
Тело свое напитала ядом,
Вдвойне отважна, — так, умереть решив,
Не допустила, чтобы ладья врагов
Венца лишенную царицу
Мчала рабой на триумф их гордый.