У Альфа от волнения дрожали руки и нервно тикал глаз, когда первые посетители переступили порог художественной галереи Гроссона.
Да ладно, не только от волнения, — проскрипел противный голосок. — Вспомни, когда последний раз ты просыпался трезвым?
— Тише, — шикнул на него Альф.
— Что? Ты что-то сказал? — Улав обернулся к нему.
— Нет, нет, я просто немного волнуюсь, вот и все.
Улав ободряюще улыбнулся ему и прошел в главную залу. Там висел «Портрет Сигурни». Он любил эту работу Альфа и мог часами любоваться ею.
«…единственной картиной, вызывающей положительные отзывы, является «Портрет Сигурни». На ней изображена юная, красивая девушка, лежащая на алом диване и прикрытая опять же алым полупрозрачным шелком. Тело Сигурни изображено мягкими контурами, которые так поразили критиков в «Египетских узорах». Невероятно удачно подобран тон золотистой охры, что создает впечатление, будто солнце сквозь окно напустило солнечных зайчиков. И, конечно же, внимание на себя обращают глаза девушки. Даже теряешься, когда пытаешься описать их цвет. Аквамариновый? Сапфировый? Небесный? Нежный и вместе с тем пронзительный взгляд этих глаз направлен куда-то вдаль. И чувствуется в них некий рок… Кстати, девушка, изображенная на этой картине, стала женой господина Эвенсона…»
Альф ждал, что придет Сигурни или хотя бы Фройдис. Он хотел, чтобы они стали свидетелями его сегодняшнего триумфа. И поняли, кого они лишились. Каждый раз, когда дверь галереи открывалась, он вздрагивал и смотрел на лица входящих. И каждый раз это были не Сигурни и не Фройдис.
Пришли его преподаватели из университета Тронхейма; пришли его бывшие однокурсники; пришли давно забытые знакомые; пришла Агнесс. А Сигурни и Фройдис все не было…
«…Что же касается остальных картин господина Эвенсона, то… нельзя сказать, что они удивили чем-то новым, чем-то необычным. Напротив, они лишь вызвали ассоциацию с работами великого экспрессиониста Эдварда Мунка. Возьмем, например, «Мадонну» того и другого. «Мадонна» Мунка буквально дышит страстью. Вспомните ее слегка откинутую назад голову, черные, в беспорядке разметавшиеся волосы, ее обнаженное тело! И красный (!) нимб! Этот красный нимб над черноволосой головой словно развенчивает ее святость, невинность, но в то же время мы осознаем, что она — Мадонна! Может быть, даже Мадонна поневоле, не оставившая на земле свои страсти и чувства. Грешная Мадонна!
Картина же Альфа Эвенсона не вызывает того доверия, какое вызывает Эдвард Мунк. Его «Мадонна» изображена в тех же красках, с таким же нимбом и с закинутой за голову рукой. Но никакого ощущения святости. Это просто падшая женщина, а красный нимб — лишь еще один акцент на том, что ее уже нельзя спасти… Жалкое подобие Эдварду Мунку, жалкое и неудавшееся…
Где непосредственность? Где авторское «я»? Где суть? Где то, чем некогда так восхищались критики, глядя на сочные «Египетские узоры»?..»
Альф, никем не замеченный, сидел в углу галереи. Он все еще ждал, когда они придут, хотя понял, что это бесполезно. Они снова выиграли! Унизили, оскорбили его в день триумфа. Испортили все!
Альф зло наблюдал как Агнесс, одна из них, ходит от картины к картине, под руку с Улавом. Она что-то говорит ему, и они смеются.
Альф снова пил. Сидел в своем углу и незаметно прикладывался к плоской металлической фляге со своим любимым коньяком.
Смеются… Причем многие достаточно громко. Кто-то просто улыбается. Они все насмехаются над ним. Только над ним.
Эвенсон нервно сглотнул, подавляя в себе дикий порыв подскочить к Агнесс, к этой змее в облике кроткой овечки, схватить ее за горло и придушить. Спасти Улава от этой роковой троицы.
Ему стало душно, и он трясущимися руками расстегнул две верхние пуговки рубашки. Поднес флягу к губам, ощущая ее жгучую прохладу.
Агнесс опять рассмеялась. Улав нагнулся к ней и поцеловал в лоб, взяв ее за руку.
Альф снова поддавил приступ гнева. «Спасти Улава, спасти Улава», — стучало у него в голове.
А Сигурни так и не пришла…
А Фройдис так и не пришла…
«…посетителей на открытии выставки было очень много. Два маленьких зала художественной галереи Гроссона не могли вместить всех желающих посмотреть на картины Альфа Эвенсона. Уже давно не было в Беринге такого ажиотажа. Очереди выстраивались огромные. Громкое имя Великого Рисовальщика Комиксов сделало свое дело!
Но далеко не всем выставка понравилась.
Астрид Йонсси: «Разочаровало, разочаровало. Я ожидала много большего от Альфа Эвенсона. Ведь у него такие комиксы! Мой сын их обожает!»
Роджер Тарссон: «Вы знаете, я думал, что будет лучше! Я такую длинную очередь отстоял!»
Анна Даль: «Милые картинки. Но меня не впечатлило».
Юхан Неркссон: «У меня такое ощущение сложилось, будто я где-то уже видел нечто подобное…»
И это далеко не самое худшее, что я услышал от разных посетителей выставки.
Великий Рисовальщик Комиксов был просто Великим Рисовальщиком Комиксов, который посягнул на большее. И с треском провалился.
Будут ли теперь комиксы, нарисованные рукой Альфа Эвенсона, продаваться такими же большими тиражами, как прежде? Или что-то изменится после этой выставки?»
Альф встал и, шатаясь, вышел на улицу. Удивился очереди, стоящей в нетерпении перед галереей, и побрел в противоположную сторону. Коньяк во фляге кончился, а выпить уж очень хотелось. Он заглянул в какой-то переулок и увидев сияющую неоновую вывеску: «Пикадилья-фьерд бар», вздохнул с облегчением.
В маленьком темном помещении было жарко, пахло алкоголем. Альф пробрался к стойке, плюхнулся на высокий стул и заказал коньяк. Он пил рюмку за рюмкой, уже ни о чем не думая. Ему было все равно. Лишь смех Агнесс иногда всплывал у него в мозгу, и в Альфе снова закипала ярость. Хотелось вернуться в галерею и душить ее, душить…
— О, какой красавчик! — услышал он рядом с собой. — И что же ты здесь делаешь? Один? Ночью?
Альф посмотрел на девушку. Очередная красотка. Рыжая.
— Фройдис? — спросил он.
Девушка рассмеялась:
— Вообще-то Кристин, но могу быть и Фройдис, если тебе так больше нравится.
— Лучше будь… как ты сказала тебя зовут?
— Кристин.
Альф сделал знак бармену, и тот пододвинул девушке «Маргариту». Она изящно взяла в рот соломинку и улыбнулась.
Альф выпил очередную порцию коньяка.
— У-у, бедняжка, тебе совсем плохо. — Кристин присела к нему на колени.
Эвенсон не сопротивлялся, наоборот: он уткнулся в рыжие, мягкие волосы девушки и полез рукой под ее короткую юбку. Кристин на миг замерла, а потом рассмеялась:
— А ты шалун! Ну, пойдем! Я помогу тебе расслабиться.
19
Альф ходил из угла в угол по своей мастерской. Сегодня, на удивление самому себе (потому что больше некому было удивляться), он был трезв. Хотя коньяк с самого утра стоял в раскрытом сейфе.
Уничтожен… Убит… Сломлен… Этот журналюга из Осло его стер с лица земли своей статьей. Альф задумчиво остановился около мольберта.
«Дагни Дантес» — это имя словно огненными буквами проступило на натянутом холсте.
Чертов Дантес!
Альф расхохотался и яростно пнул мольберт. Дерево жалобно хрустнуло и, ударившись о стену, развалилось. Эвенсон словно обезумел. Он рычал и топтал ставшие уже бесполезными деревяшки; тюбики лопались под его ногами, брызгая в разные стороны густой краской; кисти беспомощно сминались.
Альф схватил нож для разрезания бумаги и бросился к «Мадонне». Она, как и все другие картины, бывшие на выставке, еще стояла на полу, прислоненная к стене. Альф вонзил нож прямо в сердце «Мадонны» и рванул по полотну вниз, потом вверх, снова вниз и вверх, вниз-вверх… Он не замечал, что рыдает.
Давай, давай. Не останавливайся! — подзадоривал его гадкий голосок откуда-то изнутри.