Внутри обоих свертков лежало по пять блестящих серебряных монет.

15

Чан Аньло двигался сквозь темноту, словно дыхание тени. Невидимо и неслышно. Воздух в его легких был насыщен влагой. Крики лягушек заставляли ночь дрожать, так же как пальцы наложницы заставляют трепетать струны гуциня.

Деревня Чжуматон не спала, она была наполнена светом и звуком, выливающимися через окна и двери на улицы. Красная армия опустилась на нее, как саранча. Солдаты с бутылками в руках и в сопровождении девушек расхаживали из одного дома в другой, пытаясь не забыть, в каком именно им было предписано оставаться. Деревенские старшины вежливо им кланялись, плотно сложив перед собой руки, и направляли людей в помятой армейской форме в питейные дома и игорные комнаты, где их карманы могли похудеть на несколько юаней.

Чан терпеливо стоял под высокой черной стеной и прислушивался к тому, как солдаты покидали здание с резными украшениями и фонариками, раскачивающимися по краю крыши. Огрубевшими от маотая голосами солдаты громко жаловались на то, что им приходится уходить, так ни разу и не выиграв в маджонг [10]. Один из солдат, стриженный почти под ноль, с длинными и тонкими ногами, отделился от остальной группы и зашел в переулок. Там он расстегнул штаны и с удовлетворенным вздохом стал мочиться.

Чан дождался, пока он закончит, после чего скользнул к нему из тени, крепко схватил за горло и зажал рот. Солдат замер и попытался повернуться.

— Тихо, Ху Бяо, ты рискуешь свернуть свою недостойную шею. — Чан едва слышно прошептал эти слова в самое ухо солдату и ослабил хватку.

Солдат мгновенно развернулся.

— Чан Аньло! Ты напугал меня до смерти.

Чан насмешливо поклонился.

— Хватит орать, как свинья недорезанная, Бяо. Я для этого и закрыл твой неумолкающий рот, чтобы ты молчал.

Ху Бяо постучал себя по голове костяшками пальцев.

— Прошу прощения, брат моего сердца. — Он подошел ближе (от него разило не только алкоголем, но и чем-то посерьезнее) и прошептал: — Какими судьбами тебя занесло в эту жалкую деревеньку?

— Я искал тебя.

— Меня? Зачем?

— Мне рассказали, что твоя часть расквартирована здесь. Я знаю, что в долине велись жестокие бои, вот и наведался проверить, на месте ли все еще твои жалкие уши.

Враги подсчитывали количество убитых, отрезая им уши и насаживая их на проволоку.

— Оба пока еще у меня, — рассмеялся Бяо, покрутил головой, показывая их, и прислонился к стене.

Но Чан услышал в его смехе натянутость, нервное напряжение перед очередным боем. Чтобы его снять, и нужна была эта ночь разгула.

— Значит, все у тебя хорошо, мой друг.

— А как тебя-то сюда занесло, Чан? Я думал, ты где-то на севере.

— Я был там, но меня вызвали в Гуйтань. — Даже в потемках Чан мог рассмотреть впалые щеки и тощие руки Ху Бяо, и ему стало страшно за сына И-лин. — Мои сопровождающие спят, как пьяные обезьяны, в десяти ли отсюда. Завтра я буду в Гуйтане, меня вызвал Мао.

Бяо, разом протрезвев, оторвался от стены и уважительно поклонился.

— Для меня честь, что один из избранных проводит время с таким недостойным псом, как я..

С улицы послышались голоса товарищей Бяо, они выкрикивали имя сослуживца. Чан взял его за плечо и отвел глубже в тень, подальше от раскачивающихся фонарей.

— Бяо, — беспокойно сказал он, — у меня мало времени. Мне нужно вернуться к сопровождающим, пока они не проснулись.

Бяо кивнул.

— Я слушаю.

— Я пришел предложить тебе стать моим помощником. — Чан впился глазами в лицо друга и остался доволен тем, какое воздействие произвели на него эти слова: мгновенная вспышка восторга. — Хорошо. Я прикажу солдатам, утром они тебя заберут.

Их взгляды встретились, и что-то вдруг переменилось в Бяо. Он долго смотрел на Чана и наконец спросил:

— Это ведь из-за Си-ци, верно? Не ради меня. Это она тебя попросила?

— Нет. Это не имеет к твоей сестре отношения. — Чан улыбнулся и снова поклонился в знак уважения. — Поверь, сейчас тяжелое время. Мне нужен человек, которому я могу доверять и на которого могу положиться. Ты мне подходишь.

— Повезло мне, что у меня есть такая красивая сестра. Она у любого мужчины может душу украсть, верно?

— Также легко, как бабочка крадет нектар из цветка.

Бяо хлопнул Чана по спине и рыгнул перегаром.

— Она после такого будет тебя всегда любить. Ты ведь этого хочешь, а?

Чан Аньло отступил на шаг в густую тень, и, когда Бяо снова заговорил, его уже не было рядом.

Чан Аньло не ожидал, что станет свидетелем такого упадка. Несмотря на витавшие слухи, которых было больше, чем крыльев летучих мышей, порхающих в жаркий летний вечер, все было хуже, чем он думал. Юноша совершенно пал духом, видя, что вождь китайского коммунистического движения стал совершенным рабом своих желаний.

Мао Цзэдун лежал в огромной кровати с пологом на четырех столбах. Его большая круглая голова (высокая линия волос подчеркивала ее размер) покоилась на целой горе подушек, как будто мысли, бродившие в ней, делали эту голову столь тяжелой, что короткая толстая шея не выдерживала ее веса. Покрытый тончайшим узором шелковый балдахин свисал яркими бирюзовыми и пурпурными складками, а вокруг него алели простыни, напоминая цветом коммунистический флаг, их как будто специально подобрали так, чтобы создавалось впечатление, будто вождь проливал свою кровь ради великого дела. Но Чан знал, что это было не так. Когда Мао путешествовал со своими армиями, он жил в комфорте и в безопасности, о которой его солдаты могли только мечтать.

С теми, кого он призвал к себе на эту встречу, Мао разговаривал в спальне, лежа в кровати. Это гигантское сооружение стояло на возвышении, так, чтобы голова вождя была выше голов людей, в напряженных позах сидевших на семи стульях, расставленных вокруг.

Стулья, красивые, но умышленно жесткие, отстояли от шелковых покрывал почти на два метра, из-за чего сидящим приходилось напрягать слух, когда Мао решал понизить голос.

В комнате царило напряжение. Чан краем глаза заметил, что у его соседа по виску стекает капелька пота, и он не сомневался, что внимательные прищуренные глаза Мао тоже отметили это. Мао вырвал власть над армией из рук таких людей, как генерал Чжу (этот замкнутый человек тоже присутствовал на встрече, но почти все время просидел молча), благодаря своему уму и храбрости. Люди пошли за ним, потому что Мао, хоть и был когда-то школьным учителем и носил простую крестьянскую одежду, в совершенстве владел искусством управлять людьми и ситуациями. И самое главное — он умел побеждать. Чан напомнил себе, что ни в коем случае нельзя доверять тому впечатлению, которое производили простодушное лицо и грубый деревенский выговор Мао. Этот человек был далеко не дурак. Держать собственный народ в ужасе для него не составляло труда. «Власть, — как-то сказал он, — исходит из ствола винтовки». Чан даже старался дышать осторожно, чтобы не отвлечь этого великого человека от его мыслей.

— Чоу Энь-лай сообщает мне, — произнес Мао, делая ударение на слове «мне», — что наши бородатые соседи, русские, затеяли с нами двойную игру. С их стороны это неумно.

— Да, это подтверждает и наш юный друг, который сидит напротив меня, — вставил какой-то партийный чиновник с остроскулым лицом, которого Чан не узнал.

Люди получали и утрачивали расположение Мао так стремительно, что этому можно было не удивляться.

Мао внимательно выслушал доклад Чана о налете на поезд и захвате русских винтовок. Ему явно доставил удовольствие рассказ о том, как были перехвачены бумаги с тайными указаниями русских Чан Кайши. В обмен на оружие и золото лидер китайских националистов должен был блокировать несколько городов и крепостей и даже поддержать вторжение России в Маньчжурию.

— Скажи-ка мне, товарищ, — обратился к нему Мао, — а откуда ты узнал, что поезд вез помощь этой лысой гиене, Чан Кайши?