— А о каких, собственно, га-гх-антиях идет гх-ечь? Я ведь могу и плюнуть на сок-гх-овища, тем более большой воп-гх-ос: существуют ли они вообще? Так что укажите начало до-гх-оги, и мы вас не убьем.

— Даете слово?

Товарищ Константин кивнул.

— Тогда дайте нам посоветоваться.

— Советуйтесь, у вас пять минут.

Грищенков встал и на несколько метров отошел от костра. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.

— Похоже, Роман Устинович, в этот раз мы попали в переплет.

— Да уж, — протянул Грищенков.

— Может, рванем?

— Куда? Джигиты этого маньяка нам руки скрутят, мы и ста метров не пробежим.

— Выходит, плакали сокровища Гоцлара?

— Выходит… — с обидой в голосе протянул Грищенков. — Хотя есть у меня одна мыслишка…

— ?

— Люди Акур-паши много честнее. Если товарищ Константин даст слово, то…

— Может, не стоит…

— Пока эти гады будут искать чужое золото, можно смотаться за людьми Акур-паши и подождать товарища Константина, устроив ему теплый прием.

— Наверное, стоит остановиться…

— Хватит болтать! — закричал товарищ Константин, повернувшись в нашу сторону, и потом более мягко добавил. — Давайте к косте-гх-ку, чаек стынет.

Когда мы подошли, первое, что я заметил, — тело Вельского исчезло. Нам вновь подали пиалы горячего чая.

— Итак, к какому же гх-ешению вы п-гх-ишли? — спросил революционер. — В его глазах засверкали неприятные искорки.

— Наши гарантии?

— Ну, судя по последним событиям, даже банк Его импе-гх-ато-гх-ского величества не даст вам полной га-гх-антии. Что ж, убить я вас не убью.

Грищенков кивнул.

— Хо-гх-ошо. Тогда можете начинать.

— Что начинать?

— Покажи нам, где начинается дорога в Гоцлар.

Грищенков посмотрел на меня. А я-то что? Похоже, мечтам моим о богатстве так и не суждено было осуществиться. Однако сейчас нужно было думать о том, как спасти свои шкуры, вырваться из лап этого убийцы-психопата.

Как там было нарисовано на карте? На несколько секунд я замер, изучая Двойную скалу, потом уверенно повернулся в сторону невысоких холмов.

— Пошли, что ли?

Мы шли с полчаса, обходя озеро-оазис и поднимаясь все выше и выше по склону одного из холмов. Наконец я остановился, внимательно оглядываясь. Где-то здесь находилась нужная мне лощинка. Движением руки я приказал своим спутникам подождать.

— Это где-то здесь… — пробормотал я, разглядывая кусты и вспоминая указания, начертанные на древней карте.

— Хо-гх-ошо, хо-гх-ошо, ты ищи, — подбодрил меня товарищ Константин, — твой д-гх-уг пока побудет с нами, а то вд-гх-уг тебе в голову придут какие-нибудь глупые мысли.

В ответ я ничего не сказал.

Спустившись чуть ниже по склону, я стал бродить среди скал и кустов, выписывая круги, все шире и шире. Товарищ Константин и его спутники терпеливо ждали, издали следя за моими перемещениями, наконец я натолкнулся на низинку, которая вроде бы соответствовала описаниям. Жестом поманив остальных к себе, я спустился по каменистому склону и замер перед глухой стеной. Отыскать выступ, открывающий тайный ход, было делом одной минуты. К моей радости, древний механизм оказался в полной исправности. В этот миг мне больше всего хотелось, пропустив вперед товарища Константина и его головорезов, закрыть за ним дверь. Ну а уж с остальными бандитами мы с Грищенковым как-нибудь справимся. Мне казалось, что лишившись главарей, они станут более покладистыми.

Поэтому, когда «революционеры» появились в лощинке, я всего лишь указал им на черный зев пещеры, ни слова ни сказав про скрытый механизм.

Однако товарищ Константин с большим скепсисом отнесся к указанной мною дороге.

— И вы, молодой человек, хотите уве-гх-ить меня, что это и есть до-гх-ога к сок-гх-овищам?

Я кивнул:

— Эта дорога ведет в Гоцлар, а где зарыты сокровища, я не знаю.

Товарищ Константин вновь с сомнением покачал головой. Потом кивнул двум бандитам:

— П-гх-ове-гх-те.

Те исчезли в темном проходе. Потом где-то там, в глубине пещеры, вспыхнул огонек. Разведчики вернулись минут через десять.

— Там локтей пятьсот, и начинается расселина.

— И куда она ведет?

— То ведомо одному Аллаху!

Хоть они и говорили не по-русски, я отлично понимал их речь.

— Вы обещали нас отпустить, — вмешался в их разговор Грищенков.

— Обещал, обещал… — товарищ Константин наморщил лоб. — Нет, батенька, что вы… Я обещал вас не убивать… Но отпустить… А вд-гх-уг это не тот ход? Вд-гх-уг вы меня обманываете? Нет… Так не пойдет… — И он вновь обратился к одному из своих помощников-азеров: — Не убивайте их. П-гх-ивяжите к колышкам, только пгх-ове-гхьте, чтобы понадежнее.

После чего меня с Грищенковым повели назад в лагерь, где нам велено было раздеться. Я повиновался, а мой друг попытался сопротивляться. Однако это оказалось бесполезным. Его не только раздели, но и избили прикладами винтовок. Судя по тому, с каким трудом он дышал, эти звери сломали ему несколько ребер.

Содрав с нас последнее исподнее, нас разложили на земле, привязали за запястья и лодыжки к колышкам, вбитым в песок. Причем колышки были вогнаны так глубоко, что любые попытки освободиться ни к чему бы не привели.

— Вот и славно, — осмотрев нас, заметил товарищ Константин. — Как видите, я свое обещание де-гх-жу. Что до солнца и гх-азных гадов, то относительно их я вам ничего не обещал… — тут он радостно хихикнул. — Так что вы пока тут полежите, позаго-гх-айте. А дня че-гх-ез т-гх-и — четы-гх-е, когда мы назад поедем, я, быть может, вас освобожу.

— Гнида, — только и выдавил из себя Грищенков, сплевывая на песок кровавую слюну и обломки зубов.

— Ну что вы, что вы… — с улыбкой отвечал ему товарищ Константин. — Всего лишь бо-гх-ец с ми-гх-овым импе-гх-иализмом. — И, подойдя, он со всего маха вогнал нос своего сапога в пах моего приятеля. Тот аж взвыл от боли, выгибаясь всем телом.

После чего Константин и его люди ушли, а мы остались лежать нагишом под неумолимым солнцем пустыни. Казалось, время остановилось. Каждая минута превратилась в вечность.

— Ну, что станем делать, приятель? — подал голос Грищенков.

Я не ответил. А что мне было говорить? Распятый нагишом на песке, я был совершенно беспомощен. Единственное, что мне оставалось, так это понять, отчего я умру: он солнечного удара, клювов стервятников или укуса какой-нибудь ядовитой гадины, которых в пустыне полным-полно. Последнее было бы предпочтительнее всего. Как говорится, смерть без особых мучений.

Как мне описать те муки, что пережил я в течение следующих суток? Мы лежали и страдали, стараясь не разговаривать, чтобы сберечь последние капли влаги, оставшиеся в наших организмах. Иногда в порывах отчаяния я начинал дергаться, пытаясь расшатать колья, вбитые в землю, но все было бесполезно. Однако самое страшное началось ночью, когда после солнечного удара меня начал бить озноб. Ночь в пустыне была невероятно холодной. Где-то после полуночи провидение смилостивилось надо мной, и я потерял сознание. А Грищенкову пришлось много хуже моего. Судя по всему, к полуночи он спятил, потому что в те моменты, когда сознание возвращалось ко мне, я слышал, как он… пел. Это была ужасная бесконечная песня без слов. Нечто среднее между завыванием волка и петербургским романсом. По крайней мере, мне так это запомнилось. Его голос, то и дело срывающийся на хрип, несся к небесам, к огромной желтой луне, напоминающей головку голландского сыра.

Но все было бесполезно. Мы были одни на много сотен миль, некому было прийти нам на помощь.

Несколько раз я приходил в себя, и это были самые ужасные минуты моей жизни. А потом мне приснился сон. Я был в Петербурге, задумчиво брел по изукрашенным тенями листвы дорожкам Летнего сада. Навстречу мне шли пары в старомодных дорогих одеждах: мужчины во фраках, узких брюках и цилиндрах, женщины в легкомысленных шляпках, изысканно вышитых платьях. У каждого мужчины была трость, у каждой женщины — кружевной зонтик от солнца. Все они беспечно прогуливались, и порой мне казалось, что я попал на какую-то странную карусель, где деревья двигались в одну сторону, а прогуливающиеся пары — в другую.