Старик, повернув книгу к светильникам, водил пальцем по строкам:

— Слушай, что здесь написано: «И было ко мне слово Господне: сын человеческий! обрати лице свое к Гогу в земле Магог, князю Роша, Мешеха и Фувала… Готовься и снаряжайся, ты и все полчища твои, собравшиеся к тебе, и будь им вождем. После многих дней ты понадобишься; в последние годы ты придешь в землю, избавленную от меча, собранную из многих народов, на горы Израилевы, которые были в постоянном запустении, но теперь жители ее будут возвращены из народов, и все они будут жить безопасно. И поднимешься, как буря, пойдешь, как туча, чтобы покрыть землю, ты и все полчища твои и многие народы с тобою», — тут старик ткнул худым крючковатым пальцем в грудь славному рыцарю Готфриду. — А вот послушай! Не о твоих ли деяниях написано?.. «И вострепещут от лица Моего рыбы морские и птицы небесные, и звери полевые и все пресмыкающееся, ползающее по земле, и все люди, которые на лице земли, и обрушатся горы, и упадут утесы, и все стены падут на землю…»

Готфрид покачал головой:

— Мне знакомо то, что ты сейчас прочитал. Но действительность, я уверен, превзойдет все пророчества, — герцог взял старца за плечо. — Подойди к карте. Посмотри: за Иконием опять какая-то пустыня, а затем — Киликия. Я слышал, это цветущий край. А за Киликией… видишь, нарисовано?., пути расходятся… Антиохия, Эдесса… От этих богатых городов далеко ли Иерусалим?

Старец удивленно смотрел на Готфрида, потом на карту, разложенную на столе. И опять открыл книгу.

— Здесь написано про смерть и разрушения, которые придут на горы Израиля, но в книге ничего не написано про меня. Посмотри! Ни одного слова…

— Ты о чем, безумный старик? — не понял Готфрид. — Что там должно быть написано?

Старый иудей опять водил пальцем по строкам:

— Пророк не говорит, что несчастный больной Иаков покажет Гогу путь. А если пророк этого не говорит, как я могу это сделать?

Готфрид покосился на герцогов:

— А он не так уж безумен, как мне показался вначале.

Герцоги засмеялись:

— Все иудеи безумны! Они слишком верят своим книгам.

Готфрид крикнул страже:

— Эй! Старца этого — в яму!..

Рыцари схватили старика под руки и повели к выходу из зала. А старик улыбался, бубнил себе под нос:

— В яму — хорошо! Очень хорошо!.. Домой, к семье… Хорошо!.. Соскучился… Мир вам, добрые люди!..

Только лишь герцоги опять склонились над картой, работу их мысли нарушил мрачный страж.

— Что тебе? — вопросил Боэмунд.

— Я хотел сказать… Поэт повесился.

Герцоги вздрогнули:

— Тот красивый мальчик? Как странно! Что это на него нашло?

— Да, — кивнул страж. — Он висит недалеко от ямы.

— Еще не сняли? — разозлился Готфрид. — Снять!..

Страж повернулся, чтобы идти, но остановился:

— Я сниму его. Однако не знаю, что делать с ним дальше. Он поэт все-таки…

Герцоги задумались. Боэмунд Тарентский сказал:

— Поэта звали Порфирий, насколько я знаю. Само имя его подсказывает нам, как быть. Можно найти в этом, Богом забытом, городе пурпурную мантию. Да вот хотя бы в этом зале — порыться в сундуках. Чем они набиты?.. Облечь поэта в царские одежды и с воинскими почестями погрести…

Раймунд из Тулузы предложил иное:

— Ах, я помню, у Порфирия голос был чист, серебрист!.. Можно сказать кузнецу, чтобы выковал серебряный гроб. И в этом гробу пронести поэта на плечах до самого Иерусалима. Я уверен, на наших рыцарей это сильно подействует. Они растрогаются. Я знаю, у многих рыцарей твердая рука, крепкая воля, но и мягкое сердце, и нежная поэтическая душа…

Готфрид при этих словах поморщился:

— Ах, господа! Вы сами — как поэты. Все усложняете… Меж тем дело не стоит выеденного яйца, — тут Готфрид повернулся к стражу. — Послушай, рыцарь! Без лишнего шума срежь Порфирия и брось его в яму.

Страж кивнул:

— Будет исполнено, государь!

— Да! И еще одно! — удержал его герцог. — Передай, чтоб пришел сюда тот герой.

— Какой именно, государь? — не понял рыцарь. — В наших рядах немало героев.

— Здесь ты прав, рыцарь, — согласился Готфрид. — Однако не всякому герою удается вперед других ворваться на городские стены.

— Я понял, о ком речь, — сказал рыцарь и ушел.

Боэмунд, Раймунд и Роберт с любопытством посмотрели на Готфрида:

— Ты что-то придумал, брат?

Готфрид не торопился отвечать. Он подошел к массивным сундукам, стоявшим вдоль стен, и стал открывать их один за другим. Бормотал задумчиво:

— Здесь ткани. Вот запасливый алчный царь! Скопил столько, что не износить бы ему и за десять жизней. А всего-то для савана ему понадобится несколько локтей… И дорогие ткани: паволоки и оксамиты. Сколь чуден этот бархат! А тут шерсть. Тут войлоки… — он подошел к другому сундуку. — Здесь тоже не счесть сокровищ. Кубки, блюда. Хорошая чеканная посуда. Но это все не то…

— Что ты ищешь? — спросили герцоги.

Готфрид поднял крышку очередного сундука:

— Кое-что из слов Раймунда показалось мне интересным.

— Что же? — спросил Раймунд.

— Ты говорил о воздействии на рыцарей. Быть может, ты это случайно сказал. Но если не случайно, то поздравляю тебя. Поднять дух у наших рыцарей — весьма разумная и своевременная мысль.

— Конечно, не случайно! — бросил Раймунд. — Я уж давно заметил: рыцари наши как-то приуныли. Наверное, сказываются тяготы пути.

— Вот, вот!.. — Готфрид перебирал браслеты, пояса, серьги. — И Порфирий не случайно повесился. Взыграла в нем черная желчь… Как он мог! Проделать такой путь — и так кончить…

— Трудно бывает понять поэтов, — сказали герцоги старую истину.

— Матерь Божья! — воскликнул Готфрид. — Сколько здесь богатств.

Герцоги опять спросили:

— Но что ты придумал? Скажи, не томи.

— Я не придумывал ничего. Все придумано древними, — Готфрид наконец нашел то, что искал, вынул из сундука узенький венец, искусно сплавленный из золотых зубчатых листочков. — Вот оно!.. Вспомните, братья, был у римлян прекрасный обычай: отмечать короной воина, первого взобравшегося при штурме на стену.

— Corona muralis, — подсказал Роберт.

— Вот, вот! — кивнул Готфрид. — Если каждый из рыцарей захочет получить такую корону… Представьте, как поднимется боевой дух!

— У тебя светлая голова, Готфрид, — похвалил доблестный Боэмунд.

Здесь вошел тот рыцарь из стражи, а за ним — Глеб.

Герцоги замолчали и с затаенным восхищением оглядели мощную фигуру героя. На Глебе были византийские доспехи. Наверное, поэтому герцоги приняли Глеба за грека.

Рыцарь сказал:

— Вот тот человек. Найти его мне было непросто, ибо, хоть он и первый в бою, в остальное время скромен и тих, будто агнец.

— Ты грек? — спросил Глеба Готфрид.

— Нет, государь.

Герцог пристально оглядел его:

— Откуда-то мне знакомо твое лицо. Мы не виделись с тобой прежде?

— Возможно, государь, — уклончиво ответил Глеб.

Он-то хорошо помнил, как в числе прочих декархов сопровождал герцога не раз к императору во Влахернский дворец. Но напоминать о том не хотел, поскольку полагал, что этот герцог выглядел не очень достойно в ослепительном сиянии мудрости императора; и вспоминать герцогу о том, быть может, будет не совсем приятно.

А Готфрид все вглядывался в его лицо:

— Определенно, мы где-то уже встречались. Мне знакомы эти глаза. Да и рост твой из заметных. Такого молодца в карман не спрячешь и в угол не задвинешь.

— Все просто, государь! — Глеб смотрел на герцога сверху вниз. — Мы идем сейчас одной дорогой. Мы встречаем друг друга в бою. Совсем обычное дело, что не раз встречались. Вы помните, наверное, и других воинов.

— Возможно, возможно, — покачивал головой Готфрид, прохаживаясь вокруг Глеба. — Так, значит, это ты, рыцарь, поднялся первый на стену Икония.

— Так получилось, — скромно ответил Глеб.

Герцоги сказали:

— Скромность его похвальна. Приятно говорить с таким человеком.

А Роберт из Тулузы добавил: