Я как-то сделал для Вас вырезку из газеты — Чуковский говорит о детском языке. Прочтите и сообщите, что Вы по сему поводу думаете: вздор это или что-нибудь в самом деле тонкое и остроумное. Я читал с большим интересом.

Ну, выздоравливайте скорее, милый Андрей Акимович. Желаю Вам всякого счастья в новом году. Теперь уже несомненно скоро увидимся.

Весь Ваш В. Г.

23

6/I 1910

Так что ж Вы, дорогой Андрей Акимович, прочитав мне отходную, и совсем замолчали? Что же касается до самой отходной, то, хотя она меня и достаточно удручила, все ж думаю, что не вполне она основательна. Впрочем, я не могу не думать этого — уже из чувства самосохранения. Но все же — если я вообще не бездарен, почему я вдруг сделаюсь бездарным прозаиком – раз к прозе я чувствую столь же искреннее и несомненное призвание, как в первой юности — к стихам? Впрочем, об этом, конечно, бесполезно спорить, тут нужно делом доказать.

Вообще Ваше письмо возбуждает тысячи возражений. Почему гонорар писателя – подаяние, а гонорар адвоката — нет? Вы всё приписываете мне желание стать «литературным проститутом», как выражается Бальмонт, но уверяю Вас, что никогда и ни к чему оно не двигает меня. Секретарем редакции или редактором я, вероятно, не раз буду иметь случай сделаться, но это именно совсем не по мне дело.

Не хочется перебирать всех возражений: пришлось бы писать целый трактат. Кроме того, мы вскоре увидимся. В январе я обязательно буду у Вас: измениться это решение теперь уже не может. Тогда поговорим обо всем.

Не помню, писал ли я Вам уже, что усиленно перевожу теперь для «Пантеона» Мопассана. Начал было с «Monsieur Parent»: теперь на некоторое время отложили и переводим «La petite Roque». Очень это увлекательная и поучительная работа.

Я, знаете, все больше как-то отстаю от декадентов и на плохом у них здесь счету. И с реалистами тоже дружбы не налаживается; это все неучи, идиоты и пьяницы.

Весь Ваш В. Г.

Пишите: еще успеете не раз до моего приезда.

24

11/I 1910. СПб.

Дорогой Андрей Акимович,

Что-то нет от Вас писем и мне скучно – и ощутительно их недостает. Или Вы не получили моего письма, посланного на прошлой неделе? Сегодня все думал над своей прошлой жизнью, старался подвести какие-то итоги. Люблю иногда заниматься этим печальным делом. Что остается от прожитого? Прочитанное и изученное – зарывается (мною, по крайней мере, весьма радикально); пережитое – вызывает лишь поздние раскаяния и недоумения по собственному адресу. Но, знаете, жажда жить и какое-то непрестанное беспокойство — у меня все еще необыкновенные. Между 20-м и 25-м сего месяца обязательно прибуду в Москву. Ведь Вы можете подождать меня до тех пор? До свидания, дорогой Андрей Акимович, скоро будем разговаривать.

Весь Ваш В. Г.

25

12/III 1910

Дорогой Андрей Акимович,

Я тоже стал теперь много работать: сегодня писал весь день, поэтому посылаю Вам только открытку. На Ваш анализ или боксерство я нисколько не обижаюсь. Наоборот, я очень ценю, что любые Ваши выводы нисколько не колеблют Вашего хорошего, дружеского отношения ко мне. Это весьма редко. Не стану же я желать неискренности с Вашей стороны.

Рассказ мой в «Женщине» действительно никуда не годен, но это еще ничего не доказывает. В «Вестник Европы» попал очень просто: предложил статью и все. Не думаю, чтобы кому-либо это было так завидно.

У нас опять появились Бурлюки. Устраивают какой-то «Треугольник», выставку рисунков современных русских писателей и еще какую-то чепуху. Сейчас был у них на собрании.

Ваш В. Г.

26

23/III 1910

Дорогой Андрей Акимович,

А у нас всё больше говорят о Чуковском и вызове из-за него Гессена на дуэль Иорданским. Вы, конечно, знаете уже эту историю? С Каменским же, после лекции, случилась в Москве, говорят, еще одна неприятность: его будто бы избили в «Буффе»…

У нас изумительные солнечные дни. На Невском, на набережных гулянье. Чудесная весна. Я по-весеннему ленив и мечтателен. Будете ли Вы к нам, в Петербург?

Напишите, что Вы открыли неожиданного по поводу Вашей аритмологии. Я постараюсь быть понятливым. Нет, в самом деле.

Читали Вы рецензию Кузмина о моей книжке в «Аполлоне»? Он советует мне обращать, между прочим, внимание на русский язык и осуждает с этой стороны следующие строчки: «Там, где река образовала свой самый выпуклый изгиб». «В тот самый светлый миг, в тот радостный твой миг». «Так, как я жду тебя, так только счастья ждут». (Подчеркиванья – Кузмина.) Скажите, пожалуйста, что здесь нерусского.

Полтора рубля я как-нибудь пришлю Вам обратно переводом. Всех благ.

В. Г.

27

6/IV <1910>

Я думаю, что под рядом писателей, ныне всеми признаваемых и выращенных «Весами», нужно подразумевать именно Брюсова, Белого, Соловьева. Если они и печатались до «Весов», то «известность» их все же выросла отсюда. Соловьев, в частности, до «Весов», да и помимо «Весов», почти нигде не печатался. Как на типичное детище «Весов» можно указать еще на Бориса Садовского, хотя, конечно, он не пользуется общим признанием. Кроме Кузмина, в «Весах» впервые появились Гумилев, Юрий Верховский — нынешние видные «аполлоновцы». Больше никого вспомнить не могу.

У нас все время очаровательная весна. Уже много недель — всё чудесные, солнечные дни. Теперь приближаются белые ночи. Вряд ли Вы знаете, как красив и сказочен теперь Петербург. Правда, не преувеличиваю.

В Москву собираюсь пока очень нерешительно и когда соберусь, не знаю. Ведь я занимаюсь теперь на курсах Берлина английским языком, намереваясь ехать в Лондон. Так вот и уроки пока перерывать неудобно и многое другое. Но может быть, приеду. За приглашение очень Вас благодарю. С Пречистенки меня зовут довольно убедительно…

Может быть, это Вас удивит, но я действительно не понимал, в чем ошибки, поставленные мне на вид Кузминым, и объяснений просил у Вас совершенно бесхитростно. Нужно прибавить к этому, что целый ряд знакомых писателей, которых я спрашивал о том же, недоумевали вместе со мною и находили мои фразы совершенно правильными. Что хотите тут делайте, а не все, следовательно, так восприимчивы, как Вы и Кузмин. Что я не слышал двойственности выражений «в тот самый светлый миг» и «так, как я жду тебя», еще не так, вероятно, удивительно: ведь я сам написал их и, следовательно, слишком уже привык понимать и слышать в одном смысле. Но другие? Относительно первой фразы Кузмин, мне кажется, хотел указать не ту ошибку, которую находите Вы. Ему, видимо, не нравятся слова «свой самый», а не «выпуклый». (Свой самый выпуклый изгиб.) Ну, живите и работайте. Желаю Вам всего лучшего.

Ваш В. Г.

28

11/V 1910

У меня, дорогой Андрей Акимович, неожиданно переменились намерения, и теперь я собираюсь на Пасху в Москву. В самом деле, в пятни­цу на Страстной, кажется, отбуду отсюда.

Относительно рецензии о Вас в «Аполлоне» ничего не слышал. Ведь я там теперь не бываю.

Не знаю, доверие ли это, но жадности, какого-то ненасытного интереса к жизни у меня очень много. Мне хочется прожить несколько жизней за время одной. Надо Вам будет рассказать, о чем я думаю, собираясь ехать в Англию. Совсем не о музеях…