Николай Викторович Агафонов

ЖЕНЫ-МИРОНОСИЦЫ

исторический роман 

Моей дорогой жене Иоанне

с глубокой благодарностью

и нежной любовью посвящаю

ОТ АВТОРА

Человеческий род достиг своего высшего духовного развития в Деве Марии. Поднявшись до невиданных ангельских высот, Она превзошла их, став «честнейшей Херувим и славнейшей без сравнения Серафим». Явившись Вратами Небесными, через которые в мир пришел Спаситель, Пресвятая Дева на все времена стала знаменем женского естества, освященного Божественным величием. И если Матерь Божию именуют «главизной нашего спасения», то Ее надо признать и главизной женского служения Христу и Его Церкви.

На страницах Евангелия Господь часто обращается к женщинам. И не только прощая грехи, исцеляя, но и беседуя с ними о тайнах Царствия Божия. Достойно внимания то, что впервые прямо и открыто Господь указал на Себя как Мессию, то есть Христа, именно женщине (Ин 4, 25—26). Как и апостолы, женщины, следовавшие за Христом, именовали Его своим Учителем (Ин 20, 16). Правда, в отличие от апостолов, которых Господь Сам избирал и призывал на служение, женщины следовали за Ним исключительно по зову сердца. Но разве зов сердца не от Бога? Это говорит лишь о том, что сердца женщин способны слышать призыв Божий, не нуждаясь в его словесном подтверждении.

Когда пришли дни испытания, Спаситель говорил апостолам: «Да не смущается сердце ваше. Веруйте в Бога и в Меня веруйте» (Ин 14, 1). Но даже они, любящие Христа, испугались и разбежались. С Господом остались лишь те, о ком почти ничего не повествуется в Евангелии до голгофских событий. Это были тихие, скромные женщины, всюду ходившие за Христом и служившие Ему своими имениями (Лк 8,1-3). Теперь же, когда униженного и истерзанного пытками Христа, как преступника, вели на распятие, женщины были рядом. Среди беснующейся толпы, истошно вопящей: «Распни, распни Его!», они не дрогнули. Когда читаешь строки Евангелия, то перед мысленным взором встает трогательная картина идущих за Христом на Голгофу женщин. Растерянные и напуганные, еле сдерживая рыдания, они идут в молчаливой скорби. Почти не видя от слез дороги, поддерживая друг друга, они следуют за своим любимым Учителем, поруганным и осмеянным. Только в любви эти слабые женщины черпают свои силы и идут до конца.

Когда же пришло время и прославился Сын Человеческий, то первым благую весть о Своем воскресении Он даровал женщинам. «Радуйтесь!», — говорил Он им, повелевая идти и рассказать апостолам о Его победе над смертью. А когда апостолы не поверили, Христос явился и «упрекал их за неверие и жестокосердие, что видевшим Его воскресшего не поверили» (Мк 16, 14).

В подвиге жен-мироносиц раскрылась вся высота женского служения Богу и миру. Их жизнь, по словам священномученика митрополита Серафима (Чичагова), «многопоучительна и теперь для современных христианок». Подражание мироносицам в жертвенной любви и на миссионерском поприще находило себе место на протяжении всей двухтысячелетней истории христианской Церкви. Трудно переоценить роль женщины в сохранении православной веры и в нашем Отечестве. Я бы даже дерзнул сказать, что именно женщины в годы безбожных лихолетий и сохранили эту веру. О чем хорошо сказано в замечательном стихотворении моего любимого поэта Александра Солодовникова[1]:

Мужчины больше философствуют

И сомневаются с Фомою,

А мироносицы безмолвствуют,

Стопы Христа кропя слезою.

Мужи напуганы солдатами,

Скрываются от ярой злобы,

А жены смело с ароматами

Чуть свет торопятся ко гробу.

Людские мудрецы великие

В атомный ад ведут народы,

А белые платочки тихие

Собой скрепляют церкви своды.

Многие часы, дни и месяцы я провел в размышлении о женах-мироносицах. Вчитывался в евангельские строки и в те скупые сведения, что оставило нам Церковное Предание. Пытался представить себе, как они жили, мыслили и действовали в разных жизненных обстоятельствах. И хотя я писал свою книгу с глубоким убеждением, что все так и должно было быть, однако прошу читателя помнить, что перед ним прежде всего художественная проза, где исторические факты переплетены с домыслами и предположениями автора.

Единственное, где я не позволял себе домысливать что-либо от себя, так это описание евангельских событий. В этом мое повествование неукоснительно придерживается духа и буквы Священного Писания, а также святоотеческого толкования Евангелия. 

ГЛАВА 1 

Последние лучи заката еще окрашивали бледно-багряным светом пушистые облака, сонно застывшие над водной гладью Галилейского моря[2]. Рыбаки, весело подтрунивая друг над другом и привычными движениями укладывая сети в лодки, готовились к ночному лову.

— Что-то не видно Зеведея, — сказал один из рыбаков, кивая в сторону трех лодок, сиротливо покачивавшихся на привязи у берега.

— У него сегодня другой улов, — засмеялся второй рыбак, — в его сети угодила прекрасная девица из Назарета.

— Да, сегодня ему не до лова, — добавил третий, — он женится.

Под равномерные взмахи весел лодки быстро удалялись от берега. В вечерних сумерках заката рыбаки еще какое-то время видели силуэты своего родного города Капернаума, но вскоре пропали и эти очертания, погрузившись в ночную тьму.

Капернаум спал, когда его улицы неожиданно огласились веселым барабанным боем и мелодичными звуками флейты. Никто из жителей не обижался на этот, казалось, неурочный шум. Начинается среда, а значит, день свадьбы[3]. Наоборот, люди стали выходить из домов, чтобы поглядеть на праздничное шествие, медленно продвигающееся по улице в освещении десятка факелов. Невеста, с головы до ног укутанная в широкое развевающееся покрывало, шла в окружении своих подруг. Под музыку, песни и пляски ее вели к жениху на обручение. Голову невесты украшал венок из белых цветов, да и все покрывало тоже было усыпано цветами. Взявшись за руки и образуя вокруг невесты живое кольцо, подруги пели:

«На ложе моем ночью я искала того, которого любит душа моя, искала его и не нашла его. Встану же я, пойду по городу, по улицам и площадям, и буду искать того, которого любит душа моя; искала его и не нашла его»[4].

К обручению вели старшую дочь Иосифа, плотника из Назарета, Саломию. Девушка рослая, стройная, отличавшаяся бойким и веселым нравом, она шла, опустив голову, притихшая и оробевшая. В эти минуты Саломия даже немного завидовала беспечной веселости подруг, непринужденно певших:

«Заклинаю вас, дщери Иерусалимские: если вы встретите возлюбленного моего, что скажете вы ему? Что я изнемогаю от любви.

— Чем возлюбленный твой лучше других возлюбленных, прекраснейшая из женщин? Чем возлюбленный твой лучше других, что ты заклинаешь нас?

— Возлюбленный мой бел и румян, лучше десяти тысяч других: голова его — чистое золото; кудри его волнистые, черные, как ворон; глаза его — как голуби при потоках вод, купающиеся в молоке, сидящие в довольстве; щеки его — цветник ароматный, гряды благовонных растений; губы его — лилии, источают текучую мирру...»[5].

Саломия невольно прислушалась. Эти слова она знала наизусть и не раз певала на свадьбах. Но теперь, когда дело коснулось ее самой, песня вдруг обрела совсем новое значение. Саломия до сих пор не видела своего жениха, и слова песни заставили ее еще раз задаться вопросом: «Какой он, мой будущий муж?» В Капернаум договариваться о помолвке и свадьбе вместе с отцом ездил Иаков, брат Саломии. Но разве от него, всегда такого молчаливого и серьезного юноши, можно добиться какого-нибудь вразумительного ответа? На расспросы сестры о женихе он отвечал односложно: «Обычный человек, как и все». А когда она все же попыталась выяснить у Иакова, красив ли ее жених, брат удивленно поднял на нее глаза: «Разве я девушка, чтобы видеть красоту мужчин?»