Дома мы вывалили все кирпичики на стол и долго любовались ими. Я спешно сбросил с себя ненавистный наряд, который, ясное дело, мне успел порядком надоесть.
И тут раздался стук в калитку. Я вышел и обомлел. У калитки стоял милиционер и... старый знакомый — «хороший покупатель». Лицо его дышало ненавистью. Показывая на меня, он злорадно выпалил:
—Вот он, товарищ милиционер! Я за ним следом незаметно шел. Это они целую сумку ценных кирпичиков домой утащили. Арестуйте их!
Милиционер откозырял и строго спросил меня:
—Есть кирпичики или обознался мальчик?
—Есть...— пролепетал я, ошеломленный неожиданным поворотом событий и думая сейчас уже только о том, чтобы пугливая бабушка подольше не возвращалась с базара.
—Тогда разрешите войти в дом,— решительно сказал милиционер и двинулся в калитку.
Мальчишка показал мне язык из-за спины милиционера и исчез.
Милиционер вошел в дом и, конечно же, сразу увидел груду спасенных нами исторических кирпичиков, только жаль, что, кроме нас троих, никто на свете не знал о том, что мы их спасали, а не похищали.
—Ай-я-яй! — зацокал милиционер. — Нехорошо поступаете... К...какие вещи делаете! Что ж, будем протокол составлять.
—Дяденька милиционер...— взмолился было я, но он устало остановил меня.
—Знаю! — сказал он. — Все знаю. — Кирпичики вы случайно в арыке нашли... Так, что ли?.. Такое у вас алиби? Он вздохнул: — Знаете что — не надо мне ваших объяснений. Складывайте-ка все в сумку и айда со мной.
—В милицию, что ли? — испуганно округлил глаза Рубен.
—Зачем в милицию,— усмехнулся милиционер.— Мороженым вас буду угощать на свои трудовые сбережения — за примерное поведение...
Мы уныло, поплелись за милиционером и скоро подошли к зданию, у входа в которое висела табличка — «Инспекция по делам несовершеннолетних».
—Теперь — крышка,— уныло подумал я.— Не отвертимся. Кирпичи языка не имеют — не смогут рассказать, что мы были им друзьями...
—Товарищ старший лейтенант!— доложил милиционер.— Доставил похитителей исторических реликвий в количестве трех нарушителей.
Начальник инспекции поднял из-за стола голову.
—Что все это значит?— спросил он, кивая на кирпичики.
—Да ведь спасали мы их, а не воровали!— воскликнул я.— Мальчишки ведь у туристов на жвачку выменивают.
—Спасали?.. А доказательства? Есть у вас доказательства, что вы сами их не выламывали?
—Доказательства?— протянул я упавшим голосом.— Какие могут быть у нас доказательства...
—А стихи?— неуверенно шепнул мне Серега.— Стихи не пойдут?
—Стихи?— встрепенулся я и мигом просиял.— Ну, конечно, пойдут. Есть... есть доказательства!
Мы протянули оставшиеся у нас пакетики, в которые было упаковано наше грозное четверостишие. Он развернул пакетик, достал листок, прочитал, и лицо его расцвело улыбкой.
—Ловко! А что в остальных пакетиках?
—Да везде то же самое!— заторопился я.— Мы ведь их проучить хотели, вот и придумали...
Он еще раз внимательно прочитал изобретенное мною четверостишие и почему-то нахмурился. Наконец он сказал, обращаясь к нашему недавнему конвоиру:
—Лейтенант Авазов, кажется, вы очень любите стихи и знаете в них толк — не так ли?
—Как вам сказать?..— смущенно замялся тот.
—Тогда поглядите сюда — что вы скажете, например, о третьей строчке — на мой взгляд, высокохудожественной в особо крупных размерах!— и он с пафосом
прочитал: «Кирпичом получит в лоб!..»
Лейтенант Авазов сразу же нашелся и четко, как на экзамене, доложил:
—Статья восемьдесят восьмая — «Умышленное менее тяжкое или тяжкое телесное повреждение». Наказывается лишением свободы на срок до пяти лет или
исправительными работами на срок до одного года!
У меня все похолодело. Вот так стихи! Я залепетал:
—Товарищ начальник, это ведь просто так мы. Попугать их хотели... Да и памятники мы от них защитить хотели...
—Обороняли их, значит?— коварно подсказал мне старший лейтенант и я спешно кивнул, опрометчиво соглашаясь.
—Что скажете на такой вариант толкования стихов?— обернулся он вновь к лейтенанту Авазову.
—Статья девяносто — «Превышение пределов необходимой обороны».Год исправительных работ...
—Ясно?— усмехнулся старший лейтенант.— Советую подумать над стихами еще раз... Ну, а что проучить хотели — это неплохо. Только неизвестно — проучили или нет. Теперь ведь у них нет кирпичиков, вот они всей оравой, надо полагать, и ринутся снова запасаться товаром для обмена. Это вы учли?
Я вздохнул и промолчал.
—То-то же!— сказал старший лейтенант.— Придется действовать оперативно...
—Лейтенант Авазов!— обратился он к доставившему нас милиционеру.— Похоже, что мальчики правду говорят. Надо бы все отряды юных друзей милиции поднять и дежурство организовать. Есть предположение, что жвачники в ближайшие дни активизируют свою деятельность... А кирпичики,— продолжал старший лейтенант,— передайте под расписку администрации памятника. Пусть примут меры к скорейшему водворению их на старое место. И проследите за исполнением... А лучше,— добавил он, — чтобы водворяли их на место сами жвачники. Займитесь этим, лейтенант Авазов!
—Есть заняться!— козырнул лейтенант.
—И этих ребят,— показал на нас старший лейтенант,— тоже к операции подключите. Хорошие ребята — я за них ручаюсь. Оперативно мыслят! Стратегически!
Лейтенант Авазов с нескрываемым удивлением посмотрел на нас, и в его взгляде я вдруг прочитал уважение — оно было написано большими буквами и поэтому легко читалось. Я невольно отвел глаза — у меня возникло ощущение, что я читаю чужое письмо и меня застают врасплох.
И снова стартовал учебный год...
...В конце урока мама объявила:
—Завтра состоится родительское собрание, так что не забудьте сказать об этом дома. И вот еще что, - добавила она.— Есть предложение: заслушать на отчет вашей Академии о работе летом. Поэтому подумайте сами, кто будет выступать.
Ясно, этими словами мама зажгла опасный фитиль! Потому что мы стали спорить, кому идти на родительское собрание. Я сказал:
—Пусть Фархад идет, он президент — ему и отчитываться.
—Что вы, ребята! — побледнел Камилов. — Это я не могу. Поработать — пожалуйста, а языком чесать это у нас ты, Володя, мастер.
Фархад, видимо, полагал, что этим он польстил мне.
—Спасибо за комплимент! — язвительно заметил я.— Тронут высокой оценкой работоспособности моего языка.
Все ребята согласились с Фархадом. И тогда я сказал:
— Будь по-вашему. Но только чур — пойду вместе с Фархадом. У Академии есть живой президент — как же я без него приду. Получится, что я самозванец. Нехорошо получится...
И тут я поймал взгляд Васьки Кулакова. Задумчивый взгляд.
—Вась, ты чего? — тронул я его за плечо. — Стихи, что ли, пишешь?
—Вот еще,— Васька брезгливо отдернул плечо.— Что мне — писать больше нечего!
—А чего задумчивый стал?
—Знаю сам — чего. Идея у меня появилась одна, да не скажу какая.
Я пожал плечами:
—Как знаешь, урток главный архитектор!
Ах, если бы я в ту минуту поглубже заглянул в Васькины глаза и попытался прочесть, что в них. Быть может, не произошло бы тогда у нас ужасного конфуза...
Родительское собрание вела мама — как классный руководитель. Многие говорили. А потом дошла очередь и до нас с Фархадом. Стал я перечислять, что проделано за лето, и такая меня посреди этого перечисления тоска взяла, что захотелось волком завыть и выпрыгнуть в окно. Я вдруг явственно услышал насмешливый голос Акрама: «Бюрократ несчастный! На копейку добрых дел — на сто рублей барабанного боя и фанфар». Я ужасно разозлился сначала на маму, а потом, малость подумав, на самого себя. Конечно, надо было с самого начала объяснить ей, что нелепо выставлять нас самохвалами, заставляя на собрании всенародно колотить себя в грудь, как в колокол, и звенеть на весь мир: