Наш бедняга Исаак отдал свою кровь на утоление жажды ненасытного двора. Бог да примет его в лоно Авраама.

— Образцово организованная операция потребовала нескольких невинных жизней. — Гримаса горечи исказила лицо Яго. — Так и вижу его тело в крови, мороз по коже. Тогда, в жару, мне снилось, что я ищу его по всей Севилье, а за мной охотятся типы в капюшонах с заточенными косами.

Тяжкие всхлипы наполнили душный воздух помещения. Затем наступило молчание, к концу которого кастилец взял себя в руки и попросил коллегу закрыть двери и окна. После этого вздохнул и с мрачным видом сказал о своей озабоченности той фразой, которую услышал от сестры Гиомар при немалом скоплении свидетелей. Из памяти выплыла вся угроза целиком, она и сейчас била, будто кузнечным молотом, по голове. Лицо слушавшего его лекаря и астронома, обычно имевшее сдержанное выражение, тревожно изменилось.

— Что с вами, мастер? Может, я не то что-то сказал, что вас так обеспокоило?

— Нет, но… Так какую фразу произнесла монахиня? Повторите.

Он неуверенным голосом повторил ее пророчество:

— Ad necem ibis. Что, по-вашему, это означает?

Его собеседник содрогнулся, сильно помрачнев, и ответил:

— Вы не можете представить, насколько это опасно, мастер Яго. Точно такое же предупреждение, зловещее, как любая клевета, получали некоторые противники королевы Марии — и все следом за этим были умерщвлены при неясных обстоятельствах. Мне тяжело об этом говорить, но над вами нависла смертельная опасность.

Раненого охватило оцепенение. Помолчав, он вздохнул, как бы свыкаясь с этой мыслью. Слишком много бедствий омрачали его душу. Единственное, чего он желал, — заснуть и проснуться подальше отсюда, от стольких смертей, тайных убийств, злобной вражды.

— Мастер Сандоваль, который ценит вас более, чем вы полагаете, сообщил мне, что мать Гиомар плетет против вас заговор. В таких делах она крайне опасна, потому что способна манипулировать королевой, а это то же самое, что управлять самим королем доном Педро. Сожалею, но вам оставаться здесь, в Севилье, невозможно. Вы должны уехать!

У Яго не было настроения разбираться в корне вопроса, но он попробовал:

— Может быть, это связано с нашей проверкой водоема в Сан-Клементе? Помните, я говорил, что наши поиски чреваты проблемами.

— Я ничего не знаю, но послушайте совета. Исчезните на какое-то время, друг мой. Это мое мнение, не игнорируйте его. Забудьте о спасении книг, спасайте свою жизнь. А я предупрежу вас, когда можно будет вернуться. Только дайте мне знать, где вы будете находиться. Время — лучшее лекарство для душевных ран. И когда оно похоронит эти удручающие события, вы сможете вернуться.

Яго понимал, что не сможет долго выдерживать злобные происки монахини, ее змеиную готовность к смертельному удару, что его ждут одиночество и страх. И хотя его обуревали сомнения, он смирился с горькой реальностью.

— Что ж, видно, таков мой злой рок. Вы правы, у меня нет другого выхода.

— Сейчас не время для взаимных сочувствий, но такую судьбу не грех обмануть. Держитесь.

Думая над задачкой, которую задал ему советник, Яго не заметил, как в комнате возник сопящий и потный Ортегилья. Тот вышел в центр комнаты и бросил котомку на пол.

— Матерь скорбящая, как же я молился, чтобы увидеть тебя здоровым!

Яго отметил, что тот был возбужден и беспокойно ходил по комнате с мрачным выражением лица. Но затем Ортегилья запустил руки за лоснящийся пояс и с явной брезгливостью вытащил какую-то бумажку. Виновато взглянул на больного и неуверенно сказал:

— Честное слово, мне жаль огорчать тебя! Но эта записка была вчера повешена на двери твоей приемной, думаю, там может быть что-то важное и тебе надобно знать. Я не понимаю латыни, но нутром почуял, что там нет ничего хорошего. Спросил в таверне «Дель Соль» у писца Руя, он и перевел. Ты не заслуживаешь этого. — Тут глаза его покрылись пеленой слез.

Дрогнувшей рукой он положил перед оцепеневшим Яго листок, на котором было написано несколько слов готическим шрифтом разведенными красными чернилами, необычайно похожими на те, что Яго видел на этикетках, флаконах и банках, хранимых в аптеке. Совпадение? Помрачение? Содержание записки ему уже было известно, оно застряло в памяти. Сохраняя спокойствие и твердость, он прочел:

— Ad necem ibis. Вот упрямцы! — вздохнул он. — Да, дело серьезное.

— Беги отсюда, Яго. Создатель видит: это все, чего я хочу.

— Бросить все и бежать, будто ночной воришка? — посетовал раненый. — Ладно, друзья, действительно не остается ничего более умного, чем исчезнуть, но прежде надо зайти к тебе домой, Ортега, собрать вещи и кое-какие инструменты.

Судья блудниц и советник понимающе переглянулись, оба отрицательно дернули головой. Ортегилья взволнованно заговорил:

— Я тебе не советую. У дверей отирается один гасконец, которого я знаю по границе. Это законченный убийца. Мне пришлось на случай слежки проскользнуть через церковь, а еще порядком поплутать, прежде чем подняться сюда.

— Однако для новой жизни, которую мне придется вести в другом месте, требуется самое необходимое. — Яго пытался избежать неизбежного.

— Себастьян Ортега все предусмотрел. — Судья указал на котомку на полу.

Ортегилья вывалил из торбы содержимое, и на толстом больничном покрывале оказались: медный цилиндр с его титулами, потрепанные дневники, «Канон» Авиценны, сверток с красной печатью назарийского султаната, при виде которого советник не мог скрыть своего восхищения, кошелек, полный мараведи, грамота королевского лекаря, толедский кинжал с широким клинком и всякая медицинская утварь, а также травы, каутеры, вяленое мясо, сыр, сушеный инжир и изюм. Здесь было все для дальней дороги.

При виде этих богатств Яго пришел в веселое и мирное настроение.

— Ты настоящий друг, Себастьян, поэтому тебя так любят. Тебе нет цены. Слушай, а одежда? Я же не могу путешествовать вот так, в чем есть, — засмеялся он. — Кто мне поверит, что когда-то я водил дружбу с вами, с королем Альфонсом, с сеньором архиепископом и держателем королевской казны?

Ортега хохотнул и, к изумлению обоих врачей, начал расстегивать свой мешковатый кафтан. Под ним обнаружились несколько искусно сшитых камзолов, а еще кожаный плащ — в них Яго признал свои вещи. Он не верил своим глазам.

— То-то я гляжу, ты, когда вошел, Ортега, был похож на винный бурдюк, — сказал молодой человек, горячо пожимая ему руку. — Я тебе очень обязан.

Ортегилья Переметный загордился, польщенный такой признательностью, вынул из рукава золоченый шнурок и повесил Яго на шею со словами:

— Моя Андреа хоть и знает, что твоя вера то и дело дает сбои, но пожелала, чтобы ты носил под рубашкой этот еврейский амулет… Ну, ты помнишь, она на четвертиночку еврейка.

Растрогавшись, Яго с чувством сказал:

— Себастьян Ортега, Бер Церцер, Андреа! Я никогда не забуду вашей доброты, так и буду вспоминать вас как своих лучших друзей. Вы очень много для меня значите. А эта вещь с сегодняшнего дня станет моим талисманом.

— Заметь: у всех нас в жилах течет кровь Левия и Гамалиила [155], Яго, — расчувствовался Церцер, который уже разливал из кувшина настойку на травах по трем стаканам.

— Так куда же ты направишь свои стопы? — спросил Ортега. — Есть у тебя куда идти? Родственники, может быть, друзья?

— Пойду в Арагон, там другое королевство, другие законы. Нет места на земле, более подходящего для отдыха и умиротворения, чем монастырь Веруэлы, где я вырос и воспитывался, — ответил он, улыбаясь. — Его настоятель брат Аркадио будет рад меня видеть. Там, в добрых стенах, я и дождусь вестей от вас.

— Ну что ж, выпьем за скорое возвращение Яго Фортуна, за то, чтобы провидение снова привело его в наш город, — предложил Церцер. — Он был когда-то райским, но сегодня стал прямо-таки исчадием ада из-за ненависти и злословия. Время восстановит твое доброе имя, Яго, и мы исполним обещанное.