— Через год после отъезда Эдварда во Флориду от желтой лихорадки скончались его родной брат и невестка, оставив сиротами двух дочерей. Правда, у них еще оставалась прабабушка, но слишком старая и сумасбродная. Поэтому Эдвард сам стал воспитывать своих племянниц Пока он пытался стать на ноги, отец Элизы нашел ей мужа среди знатных плантаторов Луизианы.

Тревор, обдумывая ситуацию, закрыл глаза…

Черт побери, больше всего ему хотелось быть именно тем человеком, на которого готов положиться отец, и в то же время он отдал бы все, чтобы вернуться к военной службе, только бы полностью зажила нога.

Словно издалека до него доносились обрывки фраз:

— Леа… Рэйчел… рыженькие. Сейчас им около восемнадцати Когда я видел их в последний раз, они были такие милашки… Потерять свой дом, состояние, потому что их дядя страдает от полученного на войне ранения… В конце концов он ведь уже однажды лишился…

— Стоп! — Тревор открыл глаза. — Ты напрасно тратишь свое красноречие. Я уже не тот, каким был прежде Даже на лошадь я не садился полгода и не имею ни малейшего представления о сельском хозяйстве, не говоря уж о моем физическом состоянии. Какой из меня помощник?

— Ты просто недооцениваешь собственную силу воли.

— Есть еще кое-что. — Тревор набрал побольше воздуха и медленно выдохнул, произнося последний свой довод: — Я не признаю рабства. Или ты забыл это самое главное обстоятельство?

— Но ты не обнаружишь ничего похожего на настоящее рабство в том, как Эдвард обращается со своими людьми. Он добропорядочный человек, и его рабы благодарят Бога за то, что у них такой хозяин.

— И все-таки это рабы.

— Твои слова лишний раз доказывают, что вы с Эдвардом придерживаетесь одних и тех же взглядов на проблему рабства. Согласись, ведь лучше, если плантацией будет управлять человек, сознающий его несправедливость, чем тот, который не задумываясь пускает в ход плеть.

— И все же мой ответ — нет.

Тревор продолжал наблюдать за отцом, желая одного — чтобы его категорический отказ не стал причиной их размолвки.

Джон принялся тщательно наводить порядок на заваленном всякой всячиной столе. Переложив сначала старинное охотничье ружье, потом какие-то камни, статуэтки, бумаги, он наконец успокоился и снова взглянул на сына:

— У Эдварда достаточно знаний и опыта, чтобы в любой момент прийти на помощь и ответить на любой вопрос хоть по выращиванию тростника, хоть по переработке сырья. Кстати, если учесть твою слабость к сладкому, это блестящая возможность — своими глазами увидеть, как тростник превращается в сахар.

Тревор поставил бокал на край стола и вяло растянулся в кресле, свесив руки через подлокотники. Вплоть до сего дня отец упорно, хотя и осторожно, намекал ему на подходящее место в своем банке. И уже совсем было убедил сына, но неожиданно изменил решение. Кажется, годы ничему не научили этого человека, если он надеется уговорами добиться согласия своего отпрыска, унаследовавшего его твердый нрав.

— Отец, я уже решил стать банкиром, так что все твои хитрости и уловки ни к чему.

— Но ты никогда не станешь им, сын. Не могу представить себе, как ты целыми днями будешь протирать штаны в конторе. Кроме того, от тебя потребуется смирение — главная добродетель любого чиновника. А оно-то как раз у тебя начисто отсутствует. Наоборот, ты слишком прямолинеен, привык отдавать не подлежащие обсуждению приказы. Скажи: сумеешь ты вовремя придержать язык, когда раздраженный клиент вздумает возмущаться политикой твоего банка или отказом в кредите?

Брови Тревора резко поднялись. Он не находил слов, чтобы возразить. Отец прав: ему с его характером не стать бесстрастным банковским служащим.

Он прислонился затылком к спинке кресла и сжал пальцы в кулаки. Будучи человеком военным, а значит, подвижным, деятельным, он теперь до конца своих дней обречен на безделье. Протягивая руку за тростью с набалдашником в виде головы птицы, Тревор процедил сквозь зубы несколько сочных солдатских ругательств.

Громоподобный удар во входную дверь сотряс стекла в окнах кабинета, а также висевшие на стенах картины и панно. Затем по дому прокатился второй, хотя уже и не столь громкий, грохот.

Тревор достал из кармана жилета часы — его непутевый младший брат наконец-то вернулся после ночного загула.

Джон словно прочел мысли сына. На его лице появилось мрачное выражение.

Тревор тихо выругался. Стивен сведет его в могилу раньше времени, а если не его, то уж отца-то точно. Крепко сжав рукоять своей трости, он опустил больную ногу на пол.

— Надеюсь, наш спор завершен. Пойду препровожу дорогого братца до комнаты, пока о его явлении не узнал весь дом.

— В этом нет необходимости, — сказал Джон, подняв руку. — Слава Богу, мама уехала на весь день.

Тревор запустил пятерню в волосы.

— Да-а, — с горечью в голосе протянул Джон, — теперь я сам вижу, что напрасно баловал Стивена, постоянно вставая на его сторону.

— Он еще молод. Ничего, перебесится. Возможно, ему нужно сделать строжайший выговор. На твоем месте…

— Слишком поздно для простого выговора. Я знаю верное средство против его болезни.

— Какое именно?

— Очень простое: лишу наследства, — заявил Джон, в сердцах махнув рукой. — Может, это его чему-то научит. Если Стивену придется своими руками зарабатывать на жизнь, то, возможно, он дважды подумает, прежде чем расточать деньги на игру и женщин.

Услышав в голосе отца непреклонность, Тревор промолчал.

Джон поднялся с места, прошел через всю комнату к окну. В задумчивости остановился, повернувшись к сыну спиной. Дедовы часы в прихожей пробили одиннадцать раз.

— Бог свидетель, я уже готов отправить этого неисправимого негодяя в Индию.

— Но ты не сделаешь этого. — Тревор видел, как напрягся отец. Должно быть, на сей раз Стивен перешел последнюю грань. Его поведение давно способно было вывести из себя святого.

— Сам подумай. В последнее время я только и делаю, что мучаюсь угрызениями совести. Но что это мне дало? А Стивену?

Не давая отцу договорить то, о чем тот впоследствии пожалеет, Тревор поспешил задать вопрос:

— Что должен сделать я?

— Помочь Эдварду.

Черт! Он так и думал. Тревор уже видел себя на борту судна, переваливающегося на волнах по пути к Флориде, к земле с почти девственной, не освоенной человеком природой. Голос его прозвучал натянуто:

— Я и не думал, что благополучие Стэнтона так много для тебя значит.

— Я всегда относился к Эдварду скорее как к младшему брату, чем как к другу. Мы вместе выросли.

— У меня есть несколько вопросов, если ты не возражаешь.

Джон снова насторожился:

— О моих намерениях относительно Стивена?

Раскусив попытку отца увести его от темы, Тревор ухмыльнулся:

— Я хочу побольше узнать об Эдварде Стэнтоне и его так называемом кузене. Ты говорил, что, кроме сумасбродной бабки, если я правильно понял, родных у него нет.

— Я имел в виду ближайших родственников. Ведь кузен — двоюродный брат, но тем не менее тоже родня.

Голос отца звучал менее убедительно, чем обычно, и Тревор понимал, что без особых причин Джон Прескотт не станет лгать сыну.

— Ну а племянницы? Что с ними?

— Как это что? Ты о чем?

— Если, как ты говоришь, они милашки, то почему же Стэнтон не выдаст их замуж? Тогда его проблемы были бы решены, к тому же «Ривервинд» осталась бы достоянием семьи.

— Понимаю, к чему ты клонишь. Видишь ли, обе собираются выйти замуж только по любви. И наверное, в таком небольшом поселении, как Маната, выбор подходящих женихов серьезно ограничен. Правда, Леа обратила внимание на сынка соседа-плантатора, некоего Батлера, но Эдвард не одобряет ее сердечной склонности.

— Не думаю, что в положении Стэнтона приходится выбирать.

Осторожно взглянув на Тревора, Джон вернулся к своему столу.

— Он полагает, что мальчишка собирается двинуть на запад. А это делает его неподходящей партией для племянницы. — Протягивая руку за трубкой, он добавил: — Дело в том, что Леа гораздо глубже, чем ее сестра, предана «Ривервинд». Рэйчел скорее склонна хозяйничать в доме и ей довольно семейного очага да корзинки с рукоделием, где бы она ни находилась, в «Ривервинд» или за тысячу миль от нее.