Соловьев Сергей Владимирович

Нпзк

1

Кто сказал, что детские игры проще тех игр, в которые играют взрослые? Грозовой лес фантазий, в котором так легко потеряться. Небывалые города, страны, параллельные миры, более яркие, чем мир подлинный (под-линный - тот, по которому прохаживается кнут, от старого слова "линь", говорит взрослое знание). Обыкновенно они забываются, когда перестаешь быть ребенком.

В отличие от более популярных обитателей мира детства, вроде Красной Руки, о Ночной Птице, кроме самого Сергеева, слышали немногие. Например, дети Шварцев, с которыми он иногда играл, и кое-что им рассказывал. Они ему не слишком верили, а когда выросли, все забыли.

Сергеев - помнил.

Хотя к его восемнадцатилетию воспоминания выцвели почти до полного исчезновения, до конца Ночную Птицу ему все же забыть не удавалось, возможно, потому что, в отличие от детских фантазий, она была реальностью, как и золотая корона на ее царственной головке. Корону - зубчики, или, скорее, усики, тонкие и твердые, она Сергееву даже разрешала потрогать.

НПЗК - Ночная Птица в Золотой Короне.

Когда школа осталась позади, воспоминания начали возвращаться, соперничая своей яркостью с повседневными впечатлениями.

...Птица умела разговаривать. Очертаниями похожая на павлина, но размерами и цветом скорее на крупную ворону. Появлялась она всегда неожиданно, но, пока Сергееву не исполнилось десять лет, довольно часто. Потом наступил длительный перерыв.

Разговоры и чудеса Сергеев вспоминал более ясно, чем облик птицы. Разговоры, впрочем, состояли из образов, не из слов, по крайней мере, не из обыкновенных слов. Это сейчас, пытаясь как-то осмыслить воспоминания, он что-то чертил мертвыми чернилами по белой бумаге или просто забивал слова в компьютер. А когда-то даже буквы были зернами, из каждой могло вырасти неведомое растение... То, что он называл чудесами, было одновременно репликами в диалоге.

-- Луна, война, свет ночи, цвет дня...

-- Замок на скале, кругом облака,

-- Будущее - алый цветок у виска...

Птице достаточно было взглянуть на мальчика одним глазом - и в руке у него оказывался цветок. Этот цветок был словом, или слово было цветком...

Возможно, на самом деле воспоминания никогда и не умирали, просто на некоторое время принимали другую форму. Как различные виды энергии переходят друг в друга, картинки прошлого по очереди трансформировались в яростный интерес к микробиологии, филологии, математике, а затем снова возвращались в виде образов, уже на новом витке понимания. Чем резче, чем неожиданнее казалась смена интересов, тем больше его тянуло их сменить.

...По-видимому, родители Сергеева принадлежали к тем 3 или 5% обитателей России, которые по статистике считаются богатыми людьми. На посторонний взгляд, все и всяческие житейские проблемы Сергеева благополучно обходили стороной. В квартире было достаточно комнат, родители появлялись редко, ему мало в чем отказывали, он учился в привилегированной школе... При этом он вовсе не был избалованным или капризным. Будучи одаренным ребенком, даже с проблесками гениальности, он, казалось, мало обращал внимания на окружающую реальность.

... Вспоминая свои детские диалоги с Ночной Птицей, он никогда до конца не мог отделить слово от действия.

Ее профиль в окне. Естественно, ночь. Окно открыто, сквозняк сдувает в сторону белую занавеску. Между тонкими зубцами короны перелетают искры. На горизонте вспыхивают зарницы.

- Мерцает горизонт, молния бьет -

- Во что ударит, в кого попадет?

- Дождик хлещет, весь город зальет.

- Плещет, плачет, смеется, поет...

Казалось, он не обращал внимания на реальность, но в невидимой для окружающих, а в большинстве случаев, и для его собственного дневного сознания, глубине, перекатывалась ярость. Из-за чего? Может быть, он стыдился родителей, догадываясь, что их улыбчивое благополучие, которыму нет необходимости считать деньги, является всего лишь подешевке приобретенной маской? Или он чувствовал свою несвободу, и не желал с ней мириться? Как единственного сына богатых родителей, его мягко, но надежно оберегали. Его отвозил в школу и забирал охранник (он же шофер). Несколько раз, когда Саша уже должен был спать, родители обсуждали, не надо ли ему - чем черт не шутит - имплантировать под кожу микропроцессор с радиомаячком, в просторечии, "чип", на случай похищения или бегства из дому, идея, модная в ту пору среди семей, которым доходы позволяли быть на уровне последних достижений электроники. Он оставлял дверь спальни чуть приоткрытой, слушал. Ему хотелось выбежать к родителям, что-нибудь сломать, разбить, но он не спешил давать своей ярости выход. Тем более, что скоро должна прилететь Ночная Птица. Во время ее мимолетных посещений находились дела поинтереснее.

- Перенеси меня туда... Куда - я не знаю.

Покажи мне что-нибудь, что поможет понять

Место мое в этом мире, что поможет ответить

На вопросы, которые я не решаюсь задать.

- Перенести?

-- Перенеси.

Хрип. Растерянные глаза человека, пытающегося руками удержать кровь, толчками выплескивающуюся из раны на шее. Пыль, камни вокруг. Что за война, где? Глаза мутнеют, становятся похожими на глаза умирающей птицы, которые затягивает полупрозрачная пленка.

-- Спаси его.

-- Хорошо.

Рана исчезает, на месте ее остается тонкий белый шрам, резко прорисовывающийся на грязной коже. Глаза человека удивленно распахиваются.

-- Понял ты что-нибудь?

-- Нет. Ничего.

Касатки, красивые, черно-белые, каруселью вертятся вокруг раненого кита в узкой бухте. Ох уж эти герои фильмов о природе...

-- Они хотят его убить? Они ведь тоже киты.

-- Да.

-- Поговори с ними.

Спасенный кит уходит в открытое море.

Ощущение тяжести. Ужаса. Толстый слой земли, давящий на грудь. Женщина.

-- Ты можешь ее спасти?

-- Нет. Слишком глубоко.

-- Что ты можешь?

-- Помочь умереть.

В мимолетных видениях, вспыхивающих на мгновение, как двадцать пятый кадр, и все же оставляющих неизгладимый след на сетчатке, а может, прямо в глубине мозга, иногда трудно что-либо понять. Высвобождая из-под наслоений детские воспоминания, пытаясь подобраться к их смыслу в обход, он пускается в теоретизирование.

Например, развивает теорию стихотворной строчки, как иероглифа.

... Слово - загадка, как иероглиф.

Тысяча ножек, зацепок, крючков.

На фонаре - сумасшедший фотограф,

Напоминанье о магии слов...

В каждом языке, в том числе и в нашем, линейно-алфавитном, есть образный иероглифический потенциал. Он не в полной мере реализован, но стихотворная строчка ближе всего по своей роли к иероглифу, недаром в стихах строчки располагаются одна под другой, вертикально, как иероглифы в китайских рукописях...

Он нигде не чувствует себя своим - ни рядом с озабоченно-ласково улыбающимися родителями, ни с товарищами-студентами (откровенно говоря, его слабо заботят их проблемы), ни с преподавателями, одни из которых, более благополучные, думают главным образом об очередной поездке за границу, а другие, менее удачливые, распространяют вокруг себя слабый, но неистребимый запах зависти и унижения.

Он учится на отделении математической лингвистики филологического факультета университета - так себе отделение, не слишком престижное.

Экзамены и учеба даются ему легко.

Настоящего наставника у него нет. Друга тоже.

В размышлениях для себя - его заносит.

Свои безумства - пусть теоретические - он держит в секрете. Одно из самых крайних - увлечение нумерологией, или магией чисел. Откровенно говоря, полная ерунда, он сам сознает это каким-то краем сознания, и иногда мысленно ехидничает сам по этому поводу.