Ах, как мы падали между грядок в паузах между далёкими разрывами! Чего метались, дураки? Бомбы-то рвались на станции, на картофельное поле не упала ни одна бомба, но ужас не позволял сообразить, что охота идёт не на него! Не нужны вражеской авиации, очумевшие от страха обитатели монастыря!
Чем прекрасны шесть лет от роду? Тем, что бомбёжка станции всё же менее интересна, чем светящие тарелки на парашютиках. Огни очаровывали! Вражеские тарелки на парашютиках были нехорошими, их сбрасывали с ужасными целями и непонятными намерениями — а глаз от них не оторвать! Кто тогда ещё смотрел на них, не отрывая глаз — не знаю, не опрашивал.
Женщины закрывали головы подолами. Парашютики падали, свет на тарелках затухал, но никто из спасающихся числом двух семей, не умер среди картофельных грядок. Это обнадёживало, удивляло, но всё же нашлись такие, кто уверовал:
— Всё впоследствии скажется! — вот она, великая вера в будущее! Неизвестно, чем окончится настоящее, но мечты о будущем не хотели нас покидать!
Далёкая бомбёжка как-то враз прекратилась и вражеские самолёты, выполнив чёрно-"светлое" дело, улетели, а на их место пришла тишина и мрак. Особенный, абсолютный мрак, и если те, кто присутствовал на поле во истину верили в существование ада, то он бы им показался тогда райским местом: в аду, по крайней мере, что-то можно было увидеть. Мрак всегда бывает необыкновенным после яркого света. Это был мой первый мрак, и повторов такого мрака в последовавшие годы не видел.
Вслед за мраком начался проливной дождь! Обильный, не холодный, но такой шустрый дождик, от которого как-то быстро на картофельном поле образовалась цепкая грязь из прекрасного чернозёма! В какую бы сторону я не двигался — кругом была грязь и картофельная ботва.
Что делали на чужом огороде? Сегодня понятно: мы ослепли от яркого света горящего термита, и было безразлично, в какую сторону двигаться. Нужна была вторая волна вражеских самолётов с осветительными тарелками, но их не было.
Если бы спасающиеся были на лугу, поросшим травой, то от неожиданно свалившегося на них дождя отделались бы всего лишь "промоканием до нитки", но не оставлением ботинок в прекрасном, размокшем от дождя плодородном чернозёме. Единственных ботинок. Довоенных.
Страшная, необыкновенная ночь вокруг, но месить тёплую грязь из чёрнозёма ногами в чулках было необыкновенно приятно! Страха не было: чего бояться? Всё кончилось…
Почему единственные ботинки свалились с ног — тайна! Или их на ногах не было? Были:
а) укладывая спать "под небом родины", мать расшнуровала обувь, руководствуясь женской логикой:
— Пусть ноги отдыхают! — прекрасная грязь из чернозёма и тёплого дождя сняла их с ног. Других версий нет. Всю жизнь с ботинками не везло! Но о таком невезении — позже.
Пальтишко намокло и стало тяжёлым. Все бегали по полю, искали детей, а дети, вроде меня, самым подлым образом помалкивали потому, хотели спать.
"… и пал на землю мрак и ужас!" — если бы тогда знал что-то из библии, то познания из "святой" книги никак бы меня не тронули: грязь была сильнее.
Восхитительная ночь! Памятная ночь! Совсем недавно яркая, от горящего термита на непонятных тарелках, а затем такая тёмная ночь, какой в прошлой жизни у меня не было.
Не скажу определённо, кто первым, прямо на "месте действия", в полном мраке, объявил во весь голос, что "надо быть оч-ч-е-нь большим дураком, чтобы уверовать в надёжность спасения на картофельном поле!", но думаю, что с этим заявлением выступила матушка.
На ощупь возвращались в кельи. Свет от горевшего термита вражеских тарелок ослепил и лишил ориентировки на знакомом месте.
Думаю, что середина ночи августа месяца с дождём — уже приличная темень, но не настолько, чтобы не найти монастырскую стену и пролом в ней. Нужно было не паниковать, а закрыть глаза и привыкнуть к мраку: даже в самой чёрной ночи глаз настраивается на ничтожные порции фотонов. Эх, знать бы тогда о фотонах — глядишь, и ботинки бы нашёл!
Огороды находились метрах в пятистах от стен монастыря, и никак было не пройти мимо стен, надумай мы двигаться в правильном направлении. Если бы в правильном…
Злые, мокрые и оскорблённые, всё же пришли в монастырь, и ещё по дороге в родимые кельи стали искать "автора проекта спасения на грядках". Нашли. Им оказалась тётка, вечно старая, маленькая в размерах, верующая и боязливая. В ту весёлую ночь она опекала и следила, как бы раньше срока я не покинул самый прекрасный из миров. И тогда она всеми старческими силами боролась с судьбой за моё существование. Сейчас я, грешник, подозреваю её в том, что такое тётушка творила, сообразуясь с советским плакатом о вражеском штыке, ребёнке и женщине. При встрече с ней в будущем, если таковая встреча по воле Высших сил состоится, спрошу:
— Скажи, тётушка, ты в ту "яркую" ночь о ком больше думала?
Днём мы сушились, чистились от грязи, отсыпались и ждали следующей ночи:
— Чтобы ещё куда-то пошла прятаться!? Лучше сгинуть от бомбы, чем, как последние дураки, метаться по чужой картошке!
Быть "последними дураками" на своём картофельном поле мы не могли по причине отсутствия "земельного надела". Это была единственная причина остаться умными: не иметь собственного клочка земли с картофельными грядками и не прятаться в них от авианалётов.
После "иллюминированной" ночи старшие мальчишки бегали в поля на поиски остатков вражеских осветительных тарелок. И находили их! Такой счастливец становился обладателем редкой и завидной игрушки: маленькой, точной копии настоящего парашюта! Из шёлка! И со стропами! Что это "мини-парашют" — тогда об этом никто не знал.
Счастливчик развлекался тем, что к стропам привязывал каменный груз, затем камень заворачивался в остальную часть парашюта, и "пакет" забрасывался с силой и умением, какими обладал "пускатель". В небе парашютик раскрывался, и, покачивая грузиком, шёл к земле. Плавное опускание "устройства спасения пилотов" происходило, если запускающий правильно заворачивал камень в ткань, если нет — игрушка, достигнув высшей точки взлёта, летела к земле камнем и "расшибалась".
Падение нераскрывшегося парашюта огорчало: "ну, вот, ещё один разбился…" — речь о живых людях, разумеется, не велась…
Запусков производилось столько, что начинали болеть руки, предплечье и вообще всё, что у нас расположено справа…
Глава 60.
Прогулка в последнее убежище.
Общественная мысль не стояла на месте и продолжала напрягаться в ответственном деле спасения животов. Где ещё прятаться от ужасных и отвратительных бомбардировок!? Кои вчерашних нормальных людей сегодня сделали неврастениками? превратили в истеричек?
Пора рассказать о наших, местных рукотворных пещерах, что в основной части и до сего дня находятся под монастырём. Нет, нет, их не устраивали монахини для уединения и молитв, нет, всё обстояло гораздо проще: Среднерусская возвышенность, как известно из школьного курса по географии — толстая платформа из кальция. Иные части суши состоят из мрамора, гранита, есть места из полудрагоценных камней, а Среднерусская платформа — известковая.
Тот же школьный курс говорит, что многие миллионы лет назад нынешняя возвышенность была дном моря, и что на это дно из морской воды в весьма больших количествах отлагался кальций. Почему не красные кораллы отлагались в древнем море, а извёстняк — этого я не знаю. Если бы море было тёплым, то сейчас мы жили бы на сплошных красных кораллах. Но не Судьба: Природа обошла нас красотами.
Отложившийся за миллионы лет кальций образовал камень, слоистый камень-известняк. Когда Русской возвышенности надоело быть дном моря — она вздыбилась над водой и стала большим и толстым куском суши. Когда такое случилось, то всем стало ясно, что из камня можно кое-что строить. Нет, не города, это не армянский туф, но и плиточный известняк кое на что сгодится.
Большинство домов нашего города с названием "частный сектор", старой постройки, возводились так: из местных известковых плит на земле выкладывались тумбы не выше половины аршина. На тумбы ставился деревянный сруб — и, считай, дом готов. Отделка дома — не в счёт. Это детали.