Есть порода людей: они не возражают, помалкивают, согласны с любыми чужим высказыванием, но делают своё. Их прозвание: "себе на уме". То есть, руководствуются только своими соображениями, а чьи-то соображения в расчёт не принимают.
Такова и мать. У неё имелся свой график налётов вражеской авиации "на городок рабочих", но она им ни с кем не делилась:
— Всё равно не верили!
Сегодня думаю, что по причине малой грамотности она вообще не имела никакого графика, а в "спасательных операциях" руководствовалась каким-то, на уровне зверя, чутьём. Её "график" абсолютно не совпадал с прогнозами других женщин. Отличался от "общественного". Помимо "графика" налётов авиации она имела собственное мнение и по иным вопросам:
— Нужны мы им. Чего у нас бомбить-то?
И всё же она не выдержала, и однажды, только однажды! Повела нас спасаться от предстоящей опасности. Придёт бомбёжка к нам, или облетит стороной — сказать не могла, но повела нас прятаться: всеобщий страх перед налётами с запада не миновал и мать.
Не в большой, капитальный монастырский подвал со сводчатым потолком мы пошли спасаться, а в "убожество" на соседней улочке. В погреб. Что толкнуло мать в земляную нору? Непоколебимая уверенность сестрицы Нюры;
— Сегодня прилетят обязательно!? — почему мать только однажды "дрогнула" и поддалась чьей-то уверенности? До веры кому-то ещё, помимо себе, она никогда не опускалась!
Подвал на соседней улице сами спасающиеся называли "убожеством", но такая оценка не мешала им набиваться в "убожество" до предела. Так было и в ту ночь.
Ошибки в прогнозе не было и всё, предсказанное сестрицей Нюрой, сбылось в начале ночи. Подлая вражеская авиация начала "работу" с наступлением полной темноты.
Враги прилетели и, не мешкая, приступили к основному занятию: долго и обильно "долбили" город и станцию. Основательно. Каждый из пребывавших в "убожестве" с минуты на минуту ожидал, что "долбание" малозначительных мест вот-вот закончится и вся мощь военно-воздушных сил врагов обрушится на их яму!
Сегодня, когда заканчиваю седьмой десяток лет "командировки" в этом мире, непонятная сила тянет задавать вопросы в пустоту. Вопросы сплошь низменные, призёмлённые и нет ничего удивительно в них: они родились в погребе для хранения припасов на зиму. Нужно представить ночь конца лета 1941 и тесный, закрытый изнутри, слабенькой крышкой, погреб. Плюс отсутствие какого-либо источника света, плюс "обработка" вражеской авиацией только ей одной известных объектов. Хватит?
В возрасте шести лет дети с горшком управляются сами, если от неизвестного продукта на них не наваливается диарея… то есть, понос… понос.
Но в возрасте шести лет, даже при умении в совершенствовании пользоваться горшком, я испытал неуправляемое, произвольное ослабление основного "запорного кольца" в заднем проходе. Не совсем полное с вываливанием содержимого прямой кишки, а так, всего лишь "ослабление его прочности"…
Первым местом моего "конфуза" был погреб.
Это потом, в "пылу самообразования", узнал, что Природа своим "детям" во многие места тела понаставила запорных "колец" из мышечных волокон с одной целью: удерживать всё ненужное организму до срока и момента, когда организм из "центра" не даст кольцу команду:
— Открыться и произвести сброс! — время между "подпёрло" и командой "открыться!" на языке монастырских пролетариев называлось "терпением".
Учёные-физиологи утверждают, что команды на открытие основных "запорных колец" наших тел мы подаём сознанием, с чем никак не могу согласиться: в памятную "погребную" ночь мой персональный сфинктер плохо слушался… Утешало: "запорные кольца" остальных обитателей земляной норы отказывались служить как и мои и подавали "звуковые" сигналы "без зазрения совести". Сигналили о том, что устали от страха и потеряли "сдерживающие способности"… В организмах спасающихся в погребе наступила "анархия", поэтому сфинктеры открывались без команд из "центра". Это было ново, но неинтересно потому, что скоро в погребе нечем стало дышать.
В позорных моментах жизни, что иногда приходят к нам, есть одно, но очень сильное и надёжное утешение: "не я один засранец"! Формула хороша, но тогда она не улучшала положение спасающихся от бомбёжки насельников монастыря. Совсем скоро встал выбор: или задохнуться от нестерпимой вони собственного приготовления, или отдаться на растерзание бомбардировщикам Luftwaffe!
"Решением проблемы" занялась мать:
— Давайте престанем срать?! — ничего иного от бывшей воспитанницы приюта выйти не могло.
— Тихо! Молчи! Лётчики услышат и на нас боНбу бросят! — приказ на соблюдение тишины исходил от владелицы норы. Иных слов на призыв матери не портить "среду обитания газами" не было.
На слова о "сбросе бомбы" на головы словоохотливых обитателей погреба мать захихикала. Что её рассмешило тогда — не знаю, но мой сфинктер от её смеха почему-то стал укрепляться. Сегодня пришла догадка: что такое "упрочнение" началось от врождённой любви к чужим скандалам. Надвигалась стычка между носителями мнений о способностях вражеской авиации обнаруживать прячущихся в подвале "мирных граждан страны советов". Зарождавшаяся свара обещала "повзрослеть" и стать интересной. Оно и понятно: самолёты вражеской авиации — они где-то в небе и далеко, а в погребе — вот она, своя "война", обещавшая "по накалу страстей" затмить настоящую, коя шла в это время на открытом воздухе. Я отключил слух от процесса бомбометания с самолётов Люфтваффе, и ушёл в начинающуюся ругань:
— Они всё сверху слышат! Мне говорили, что у них такие аппараты есть, которыми лётчики и под землёй слышат! — врала, но для чего?
— Услышат, как вы пердите? — поддала мать "жару".
Ответ на явно издевательский вопрос матери не помню потому, что где-то близко и внушительно грохнуло. Но не так, чтобы совсем близко, нет, не на территории родного монастыря, а где-то на станции. Участники скандала на секунды замерли. И опять только сейчас подумал:
— Поди, задумались: "чего ругаться!? Следующий "подарок небес" может оказаться нашим"! — в промежуток между сильным и близким разрывом бомбы, а затем "лёгким", далёким, скандал об "испорченном воздухе" продолжился с новой энергией.
Лукавили: воздуха в погребе не было, а стояла адская смесь из "индивидуальных газогенераторов" и затхлого воздуха погреба. Всеобщее счастье заключалось в том, что никому из спасающихся не пришла блажь зажечь спичку…
— Ваше счастье заключалось в отсутствии спичек.
Женский, истеричный и визгливый, полузадушенный страхом голос, требовавший соблюдения тишины в начале "конфликта", креп от слова к слову в разгорающейся битве в отстаивании "собственной точки зрения". Сила в диспуте — уверенность:
— А видят нас? — продолжала "нагнетать обстановку" мать.
— Видят! Ты нас всех разговорами погубить хочешь! Замолчи! — бомбёжка полностью отошла на второй план. Нагрев страстей продолжался.
— Беся, понятное дело, я абсолютно ничего не понимаю в медицине, а такой её области, как "психиатрия", даже дипломированные люди могут ошибаться. Но хотя бы пофантазировать дозволишь?
— Валяй.
— "Истерика" — это когда человек весьма активно буйствует… Ну, там орёт, рвёт, кидается на всё, что движется и что стоит. Так?
— Вроде бы…
— Неспециалисты в психиатрии утверждают, что такие припадки хорошо "лечатся" хорошей оплеухой. Говорят, что помогает… Как думаешь, если бы тогда кто-то влепил такую "таблетку" владелице ямы — она бы заорала?
— Да.
— Так ведь орать-то нельзя: "лётчики услышат"?
Кончилось тем, что мать обозвала спасающихся граждан "дураками", и, не дожидаясь конца "сеанса" налёта асов Люфтваффе, вытащила нас из вонючего "убожества". Или знала, что дальнейшее пребывание в "убожестве" может оказаться куда хуже, чем вся налетевшая вражеская авиация? Дальнейшее "спасение" грозило опасностью с неожиданной стороны: свободные высказывания матери, "порочившие честь и достоинства советских людей", могли для неё плохо кончиться. Как это у советских людей могут самопроизвольно открываться сфинктеры!? Только явный враг может такое говорить! Да и кто она!? Жена помещичьего сына!