В Древнем Риме символами мира и миролюбия считались голуби, точнее, голубки (обычно с оливковой ветвью в клюве) Венеры, богини любви, свившие себе гнездо в шлеме Марса, бога войны. В библейском сказании о Всемирном потопе (Бытие, гл. 8, ст. 10—11) также упоминается голубка, которую выпускает Ной, чтобы узнать, успокоилась ли стихия. Птица возвращается на Ноев ковчег с оливковой (масличной) ветвью в клюве. А это означало, что вода уже спадает и из нее показались верхушки деревьев. Следовательно, Божий гнев утих. Так голубь стал в мировой культуре ассоциироваться с миром, умиротворением и т. д.

Именно в качестве символа мира испанский художник Пабло Пикассо нарисовал (1949) голубя с оливковой ветвью в клюве в качестве эмблемы для Первого конгресса мира. (Он проходил с 20 по 25 апреля 1949 г. в Париже и Праге.) После его завершения образ голубя мира прочно вошел в общественно-политическую и газетную лексику.

Из сказки датского писателя-сказочника Ганса Христиана Андерсена (1805—1875) «Новое платье короля» (в оригинале — «Новое платье императора»).

Иносказательно о тщеславном и недалеком человеке, лишенного тех достоинств, на которые он претендует.

См. также А король-то — голый!

Первоисточник — поэмы «Одиссея» (песнь 8, ст. 326; песнь 20, ст. 346) и «Илиада» (песнь 1, ст. 599) легендарного поэта Древней Греции Гомера (IX в. до н. э.). В них встречаются описания божественного смеха, который ничуть не уступает божественному гневу по своей мощи и неудержимости. Например, в «Илиаде»:

Одно из первых упоминаний этого выражения встречается во французской литературе — в мемуарах баронессы Оберкирх, написанных в конце XVIII в.

Иносказательно: оглушительный, неудержимый, а также саркастический, язвительный смех.

Выражение стало популярным благодаря философу и публицисту Александру Александровичу Зиновьеву (р. 1922), который так назвал свою книгу (1982), посвященную анализу мировоззрения советского человека. Выражение представляет собой неологизм, составленный из латинского слова homo (человек) и латинизированного эпитета «советский». Употребляется как иронический синоним советского человека.

С латинского: Homunculus (от лат. homo — человек). Перевод: маленький человек, человечек (уменьшит.) или жалкий человек, «человечишко» (уничижит., ирон.).

Выражение стало широко, употребительным и нарицательным после того, как его использовал немецкий поэт и ученый Иоганн Вольфганг Гете (1749—1832) в своей трагедии «Фауст» (1808), где так назван искусственный человечек, созданный в лаборатории.

Иносказательно об искусственном, нежизнеспособном, выдуманном человеке, которое с точки зрения некой идеологии или научной доктрины считается идеальным, единственно «правильным» (ирон., презрит.).

Из двустишия русского писателя и историка Николая Михайловича Карамзина (1766—1826), которое было помещено в его очерке «Чувствительный и холодный. Два характера»:

Это двустишие — вольный перевод последних строк басни «Кошка, превращенная в женщину» французского баснописца Жана Лафонтена (1621-1695):

Перевод: «У природы столько силы, что, если и захлопнешь дверь у нее под носом, она вернется через окно».

Эти популярные строки во Франции не только цитировали, но и часто перефразировали, как это сделал, например, французский драматург Филипп Нерико Детуш (1680—1754) в своей комедии (1732) «Тщеславный» (действ. 3, явл. 5): «Chassez le naturel, il revient au galop» — «Гоните природу, она вернется галопом».

Но сам Лафонтен заимствовал этот образ из первого послания римского поэта Горация (Квинт Гораций Флакк, 65—8 до н. э.): «Naturam expellas furka, tamen usque recurret» [натурам экспэллас фурка, тамэн уск-вэ рэкуррэт] — «Гони природу вилами, она вернется все равно».

В России были известны разные варианты этой фразы, в том числе и версия Козьмы Пруткова (1860): «Гони любовь хоть в дверь, она влетит в окно».

Смысл выражения: бесполезно бороться с природой, с естественными побуждениями, врожденными свойствами характера и т. д., рано или поздно они себя так или иначе проявят.

Пословица, известная еще в Древней Греции.

Именно в этом качестве упоминается у древнегреческого историка Плутарха, который в своих «Жизнеописаниях» приводит следующий рассказ о царе Спарты Агесилае. Когда он пришел со своим войском в Египет на помощь царю Таху, множество народа собралось для встречи спартанского царя и прославленного полководца. Все ожидали увидеть достойный славы Агесилая пышный двор и великолепного владыку. Но египтяне были разочарованы. Их поразило полное отсутствие блеска и роскоши, а когда же вместо величественного полководца их глазам предстал тщедушный старичок, который, закутавшись в плащ, лежал прямо на траве (это и был Агесилай), то, как пишет Плутарх, многие вспомнили пословицу о горе, родившей мышь.

Пословица стала популярной благодаря римскому поэту Горацию, который немало иронизировал в своих произведениях над горе-стихотворцами, которые, хотя и уснащают свои творения высокопарными оборотами, по-прежнему остаются далекими от истинной поэзии. Таких авторов Гораций высмеял в своей поэтической версии известного греческого выражения, которая также стала крылатой («Послания», кн. I): Parturiunt montes, nascetur ridiculus mus [партуриунт монтэс, насцэтур ридикулюс мус] — «Рожают горы, а родится смешная мышь».

Выдающийся русский филолог XVIII в., теоретик стихосложения Василий Кириллович Тредиаковский (1703—1768) этой строке Горация дал свой, поэтический перевод в авторском вступлении к собственной поэме «Телемахида» (1766) — «Пышутся горы родить, а смешной родится мышонок».

Иносказательно о ничтожных результатах титанических усилий или громких обещаний (ирон.).