Константин Плешаков

Пришедший хам

Воссияние твари, о пришествии которой заблаговременно предупреждал Д.С. Мережковский (эссе "Грядущий хам"), с некоторым опозданием, но все же состоялось. Тварь эта жестоковыйна, саранчеобразна, ненасытна, не знает жалости, не понимает справедливости, пожирает плоды рук человеческих, а сама ничего не создает, жадна неслыханно и не менее жестока, амебно-проста и не ведает сомнений, обладает явно выраженными садистскими наклонностями, в принципе не способна печься об общем благе или простой общественной рациональности, и имя ей — хам.

Хам гнездится исключительно в отверженных странах, которые по причинам, до сих пор непознанным, были обделены многими вещами, но в первую очередь наиглавнейшей — уважением человека к человеку. Бесстыдные ненасытные особи известны всем человеческим сообществам, однако у хама есть ряд отличий, заставляющих рассматривать его особо.

Хам не просто жаден и ненасытен, но жаден не только до благ материальных, но пуще того — до людского унижения. Хам понимает жизнь как власть над другими, причем власть исключительно в форме произвола. Хам не терпит никаких установлений и регуляций: на своем месте, высоком или низком, он самодержец, не ограниченный никаким социальным контрактом. В идеале он стремится никому не подчиняться, потому что начальственное око ограничивает его, хама, суверенное право топтать других.

Начальственное око, по определению, печется о том, чтобы человеческий род не перевелся (не из человеколюбивых устремлений, а из страха, что государство рассыплется); хам понимает, что людишки живучи и как-нибудь сами не перемрут. Начальственное око, по определению, заботится о воспроизводстве; хам верит, что на его век хватит, и жрет все подчистую. Начальство — санитар леса, истребляющий больных (бесполезных) и чересчур независимых (опасных); хам — саранча, на что сел, то и пожрал без остатка.

Хам — тиран, но он не боится свободы; наоборот, он ее всячески приветствует, ибо она, свобода, освобождает его от начальственного ока и позволяет грызть кого он, хам, пожелает. Его тиранство — анархического толка и его идеал государства — совокупность банд и бандочек.

Начальственное око бережет рабов постольку, поскольку рабы держат на своих плечах государство; хам ест рабов поедом, потому что он вампир, и какие-либо соображения относительно общественного будущего ему в корне чужды.

Взаимоотношения начальственного ока, хама, рабов и свободы позволяют сделать некоторые неутешительные выводы относительно российской истории.

Будучи страной отверженной, Россия издревле презирала права индивида, и хамов было в ней великое множество. Они презирали других и презирали образованность, потому что образованность, в сущности, сводится не к знанию закона Бойля-Мариотта, а к твердой убежденности в том, что толкаться нехорошо. И хам всегда процветал в России, — но до поры до времени ему был положен определенный предел.

Начальственное око, а иначе говоря власть, не позволяло хаму распоясаться. Хам мог селедочной харей тыкать в рыло Ваньке Жукову, мог кричать: "Ндраву моему не препятствуй!", но зарываться хам не смел.

Начальственное око царской России, во-первых, поставило хаму условие быть общественно полезным: тирань рабов своих, но заводы строй, пристанями Волгу покрывай, сапоги тачай. Второе условие начальственного ока было таким: чистую публику не трогай.

Старой России все более становилась нужна элита, обладавшая моральным иммунитетом, существовавшая в своего рода заповедниках, где ее отстрел был запрещен. Естественный же ход событий вел к тому, что все большее число людей переходило именно в чистую публику. И принадлежность к чистой публике уже не обусловливалась табелью о рангах. Со все большим вниманием начальственное око смотрело на "передовых" производителей, уже и крепкие крестьяне все более были защищены от произвола.

Произошла и многообещающая рыночная трансформация — xaм начинал зависеть от людского спроса и все чаще говорил: "Чего изволите?". При этом, правда, ряды хамов все время пополнялись, потому что большинство бывших рабов при первой возможности показывали хамьи зубы. Была вероятность того, что Россия перемелет все это безобразие, как перемололи Англия или Германия, основывая свои начала на рынке, который на известной стадии не терпит ни зуботычин, ни гнилого мяса, ни просто ругани. Но эта вероятность оказалась нереализованной в силу известных событий.

Близорукость начальственного ока, считавшего, что "и так сойдет", и изобилие хама, собственно, и предопределили русскую революцию. Уже в марте 1917-го хам разрывал на клочья офицеров, а в октябре совершил свою Великую Хамскую Революцию, надеясь, что она даст ему то счастье, на которое он рассчитывал: невозбранно,хаотически и беспредельно обогащаться, едя при этом поедом других.

И некоторое время власть хама была в самом деле ужасающе велика: поезда останавливал и грабил, генералов на штыки кидал, усадьбы жег, расстреливал и вешал.

За что дрался хам? За то, чтобы "отобрать и все поделить поровну"? Ничего подобного, хам дрался за свободу, потому что только в условиях свободы, близкой к анархии, хам может психологически и материально процветать.

Но большевики, вознесенные вопреки своим способностям и даже надеждам к власти именно хамом, оказались крутыми господами. Они достаточно быстро оформились в начальственное око, и карусель закрутилась по-старому.

Конено, десятки тысяч хамов сели в начальственные кресла со своими прежними тупыми повадками править по произволу. Но как раз этого произвола большевики и не терпели, потому что в головах у них была машинная организация государства. Быстро поняв, что перед морем бушующего хамизма они не более чем клика фанатиков, они первым делом раскололи хамство. Начальники из хамов получили власть как над мелкими хамами, так и над рабами. Поначалу их это страшно радовало, но очень скоро выяснилось, что клика фанатаков успела навязать хамской начальствующей прослойке свои законы.

Большевики были озабочены, как любое начальственное око, воспроизводством, а для этого, даже истребляя крестьянство коллективизацией, надо было тем не менее не давать хаму власти, потому что дай ему власть — и он растащит все, что унесет, и истребит то, чего утащить не сумеет.

Железная дисциплина большевиков на время задавила хамов. Они превратились в бесов.

Сохраняя свои хамские качества - презрение к другому человеку и образованию, — бес тем не менее был вынужден улыбаться посетителям и открывать школы. Вопреки своей воле они строили не хамское государство, где каждый хам правил по произволу, а бесовское государство, где все управлялось по правилам.

Когда клика большевиков перемерла, Россией стали править мелкие бесы, которые уже перековались и поступали вопреки своей изначальной хамской сущности. В глубине души они презирали другого — но теперь они вынуждены были либо легитимизировать свою ненависть к человекам (процессы над "врагами народа", затем борьба с антисоветской деятельностью), либо убрать внешние ее проявления (кодекс строителя коммунизма требовал внешней корректности).

Бывшие хамы сами незаметно перетекли в начальственное око и теперь бдительно следили за воспроизводством. А это подразумевало, что на тех, кто демонстрировал хамство, существовала управа: пресловутые партийные нормы, которые хоть и воспринимались в глубине души бесами как демагогия, но это была государственно необходимая демагогия. Людишкам надо было дать вздохнуть от хама, чтобы они, людишки, могли невозбранно плодиться и трудиться на благо отечества — и даже умирать за него, когда это казалось бесам необходимым.