Все устроилось, только нет одежды, и вечные тапочки на резиновой подошве мелькают в сторону благотворительных точек, муж в результате одет-обут, дочь в кофточках, мама в халатиках, но там, откуда бьет родник сэконд хэнда, не бывает целых колготок, только носочки малого детского размера либо мужские. Но случаются брюки и длинные юбки, это спасение, спасибо жизни.
Маленькая Грозная
Эта вечная фраза сопровождала Грозную до самого конца: «Почему их двое?»
То есть она догадывалась, что находится под контролем, так было всегда, органы все видят. Но чтобы двое и с какой целью так открыто? Мужчина и женщина приходили безо всякого ордера, не имея никакого права, у них были все ключи и какие-то возможности открывать дверную цепочку или засов на кухне. Нагло сидели, как бы ее выживая, на диване у покойного мужа в комнате, все время сопровождали ее во все места общего пользования, нисколько не стесняясь. Однако и не арестовывали. Какая-то тактика сживания со свету.
Мужчина был очень худой, в шинели даже. Не снимая сидел. Грозная включала телевизор, они оба тут как тут, «ну хорошо, я выключу телевизор, дальше что?» (Это она говорила при сыне). — «Я выключу телевизор, дальше что, так и будете сидеть как пришитые?» И тут же сказала сыну: «Ты сиди, это тебя не касается. Ты не при чем.»
Дальше, через некоторое время, будучи то ли одна, то ли при тех двоих, она упала на ровном месте, сломала шейку бедра, никто не помог, сама доползла до телефона и позвонила сыну.
Между прочим, когда хоронили Грозную, народу было мало.
Кое-кто из родни не пришел, другие убрались сразу же после кремации, замкнутые и холодные, и даже зять и внучка не явились из-за границы. Однако Грозная теперь лежала в виде жалкой старушки, был заказан гроб с музыкой, конец всему, лились тихие звуки органа (или шла запись) и все шло по порядку, как полагается; вокруг гроба, сплотившись, стояла кучка мрачных людей. Когда открыли гроб, женщины заплакали.
Похороны устраивала крепкая пенсионерка-дочь, она же и говорила, задыхаясь от рыданий, речь над гробом.
Все было в порядке, дочь-пенсионерка выехала сюда из-за границы, хотя и не вовремя, все тянула, откладывала, видимо, не решалась, но потом разведка донесла, что надежды уже нет, Грозная никого не узнает и можно элементарно опоздать.
Может быть, дочь любила мать, но боялась (видимо) самого факта смерти, как его боятся многие, что говорить: может, потому и не ехала.
Другие же говорили, что дочь и мать уже полгода как находились в ссоре: и то сказать, легко было поссориться со слабой, одинокой старухой, стоящей на крайней ступени высокомерия, и еще имелось обстоятельство, о котором все узнали после, а дочь, видимо, гораздо раньше, и на этой почве и произошел разрыв, дочь твердо возразила матери, что не будет брать на себя хлопоты насчет защиты квартиры от двоих посторонних, и отчалила к себе за границу, в маленькую аккуратную страну, где у нее были свои проблемы, видимо.
Так что в дальнейшем дочь явилась как раз тогда, когда Грозная уже никого не узнавала, только все протягивала руки вверх, как ребенок, чтобы ее взяли из кровати (видимо).
Весь позор и ужас заключался в том, что она умирала в психбольнице: то, чего Грозная и вообразить себе не могла.
В психбольничку Грозная попала, однако, якобы только потому, что некому было сидеть с ней дома, когда она сломала бедро — единственный, кто у нее оставался под рукой, сын средних лет, сдал ее в городскую больницу в травматологию, а оттуда прямой путь лежал ей уже в психушку, так как больная в общей палате, среди смрада, стона и подвешенных ног стала качать права и требовать медперсонал, чтобы убрали черных котят.
Она-то привыкла к другим больницам (об этом речь ниже), но дело еще и в другом: бедная старуха не хотела мириться с реальностью, что дочери с ней нет и внучки нет, в результате чего и ушла к своим знаменитым черным котятам, а именно в полный бред.
Многие так и обходятся, когда теряют все — там, где все горизонты распахнуты, уже нет места точным адресам, там царствует какой-нибудь посторонний мелкий казус, маленькая претензия, легкая запинка, там объявляются новые непрошеные враги, в данном случае котята.
Медперсонал, конечно, сделал стойку, и сын, пришедший навещать Грозную, не получил свидания, а получил на руки адресок психушки, вот и все.
Психбольница в конце жизни! Многие не способны даже представить себе этого будущего, сильные, смелые, решительные.
У Грозной тоже так сложилась судьба (она складывается у многих женщин именно так), что она, Грозная, единолично управляла своим домом, детьми и мужем, а также своими студентами: сильно и решительно, не боясь когда надо стукнуть, когда надо выгнать.
Но в конце концов она сама оказалась в гробу, то есть на полутора квадратных метрах жилплощади, нищая, маленькая, мертвая, выпускник психбольницы, да еще и брошенная всеми — кучка людей в крематории не в счет, все пришли из собственных моральных принципов, а то бы себе же и не простили.
Но все думали, что она, возможно, витала в облаках счастливая: она добилась цели своей жизни и оставила дочери роскошную квартиру в сто квадратных метров, да еще и в центре — по московским меркам вещь фантастическая. Только дочери и внучке, но никому другому!
Собственно, это и было лейтмотивом всей ее жизни, оставить именно им этот сбереженный семейный очаг.
Правда, существовало препятствие в виде двух сыновей, которые тоже были прописаны в громадном, хотя и нелепом жилище Грозных.
Причем оба сына успели жениться и наплодить детей и тещ.
Тут уже начинается, собственно говоря, сама история жизни Грозной, история ее борьбы со своими собственными сыновьями.
Посмотрим, как обернулось дело.
То есть оно никак не обернулось, Грозная не пустила их всех на порог в конечном итоге.
Правда, к чести Грозной надо сказать, что она вообще никого и никогда не пускала на порог, даже свою родню, а уж о друзьях и родственниках мужа и речи не было, в крайнем случае в разовые гости, но никак не ночевать, это она ненавидела: кто-то спит рядом чужой, топает в ее уборную и спускает воду в ее идеально чистом унитазе!
И впоследствии с этим же девизом на флаге она буквально отвратила от своего дома мужей и жен своих выросших детей: что же, так поступают многие хозяйки.
Многие хозяйки, добавим мы, намыкавшиеся по общежитиям и койкам в эпоху строительства новой жизни, когда рядом кто-то ведет свою громкое наглое и скотское существование, жрет, пердит, икает, снимает штаны и чешет в грязной голове. И в уборную не войти.
Она этой общей жизни наелась, и, когда Грозные получили всей семьей новые и царские хоромы, тут Грозная остановила своим тщедушным телом вал жадной родни, набегающий на свободную площадь опять жить и срать.
Она брезговала всеми.
И как многие хозяйки, она стояла как скала — никого не пускать жить. Ее невестки и зять, свекровь и золовки, все эти наезжие лихие и бездомные племена расстраивались, плакали, нервничали, и бывали не только холодно удаляемы или вновь приближаемы (и тогда хвалили ее в глаза по первому попавшемуся поводу) — но и бывали биты по мордам простым народным кулаком в глаз.
Она подспудно знала свою цель, жизнь в полном одиноком покое посреди своей квартиры, затем квартира в руках у дочери, все. «Затем», кстати, могло и не наступить. Подспудно она не верила в свою смерть.
Вот так Грозная одна и стояла в полном разуме, в своем уме посреди всеобщего развала. Ее уважали, почитали, даже любили, что интересно, но она хорошо знала их повадку, под этим видом вползти к ней в доверие с целью переночевать.
Ее, кстати, было за что уважать: во-первых, цельная, чистая, честная натура. Не врала никогда! Имела принципы, не срала в чужой уборной ни при каких обстоятельствах. Это даже был какой-то легкий сдвиг у нее. (Интересно, как обстояло дело в грязных поездах дальнего следования). Далее: интересовалась искусством, ходила по выставкам, читала журналы. Была передовых взглядов. И жизнь ее — и квартира, и она сама, ее вещи, и вскоре могила младшего сына — все было в идеальном порядке. Все некрасивое, неуютное, голое, но чистое и просторное.