III. 6. Внешняя политика. Угроза воины, результат аннексии. Увеличение армии. Септеннат[555]. Когда призывники всех сроков полностью были завербованы, снова взялись запризывные возрасты до периода 1870 г., дабы еще на некоторое время сохранить перевес.

IV. Результат: а. Внутреннее положение, которое со смертью этой парочки [Бисмарка и императора Вильгельма I. Ред.] придет к развалу; нет империи без императора! Пролетариат, толкаемый на революцию, небывалый рост социал-демократии, который наступит с падением закона против социалистов, — хаос. b. В итоге всего — в лучшем случае мир, более скверный, чем война, а то и мировая война.

Написано в конце декабря 1887 — марте 1888 г.

Впервые опубликовано в журнале «Die Neue Zeit», Bd. I, № 26, 1895—1896

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого

ИЗ ПУТЕВЫХ ВПЕЧАТЛЕНИЙ ОБ АМЕРИКЕ[556]

Мы обычно представляем себе Америку, как Новый свет, новый не только по времени его открытия, но и по всем своим учреждениям, далеко опередивший нас, старомодных, сонных европейцев, благодаря своему презрению ко всему унаследованному и традиционному, новый мир, выстроенный на девственной почве совершенно заново современными людьми, на основе исключительно современных, практических, рациональных принципов. Со своей стороны, и американцы делают все, чтобы укрепить нас в этом мнении. Они смотрят на нас презрительно, сверху вниз, как на медлительных, погрязших в различных устарелых предрассудках, непрактичных людей, испытывающих страх перед всем новым, в то время как они, наиболее бурно развивающаяся нация (the most go ahead nation), тотчас же испытывают каждый новый проект усовершенствований попросту с точки зрения его практической пользы и, если только он признан хорошим, его немедленно, почти на следующий же день, проводят в жизнь. Все в Америке должно быть новым, все рациональным, все практичным, все, следовательно, иным, чем у нас.

На пароходе «Сити оф Берлин» я встретился впервые с довольно многочисленной группой американцев. В большинстве своем это были очень милые люди, мужчины и дамы, более общительные, нежели англичане, порой немного слишком прямые в разговоре, в остальном, однако, примерно такие же, какими бывают всюду более или менее хорошо одетые люди. Самое большее, что их отличало, это своеобразная мелкобуржуазная манера держаться, но не та, которая характеризует робкого, неуверенного немецкого мелкого буржуа или его английского собрата; эта манера, которая благодаря тому, что она сочетается с большой уверенностью в поведении и выглядит как нечто само собой разумеющееся, представляется как бы врожденным свойством. Более молодые дамы в особенности производили впечатление некоторой наивности, какую в Европе можно встретить только в небольших городах; когда они под руку друг с другом или с мужчиной энергично и почти стремительно шагали по палубе, у них была в точности такая же припрыгивающая походка и такая же целомудренная манера придерживать свои юбки во время порыва ветра, как у наших невинных деревенских красоток. Более всего они напоминали мне шведок — такие же здоровые и рослые, как и последние — и мне все время казалось, что они вот-вот начнут делать реверансы, как это делают шведки. Свою долю физической и духовной неуклюжести, которая является общей наследственной чертой германской расы, унаследовали и мои американские спутники и ничуть ее не преодолели. Одним словом, мое первое впечатление от американцев отнюдь не говорило об их национальном превосходстве над европейцами или о том, что предо мной был совершенно новый, молодой национальный тип; напротив, у меня сложилось мнение, что это были люди, которые еще упорно придерживались унаследованных мелкобуржуазных привычек, считающихся в Европе устаревшими, что в этом отношении мы, европейцы, являемся по сравнению с американцами тем же, чем парижане по сравнению с провинциалами.

В Нью-Йорке, в своей первой же спальне, я обнаружил мебель такого допотопного образца, какой только можно себе представить: комоды с латунными кольцами или дугами в качестве ручек на ящиках, как это было модно в начале этого столетия и в Европе еще сохранилось только в деревнях; по соседству же предметы более нового фасона в английском или французском стиле, однако также достаточно устарелые и большей частью поставленные не на месте; самым новым из всех вещей было огромнейшее кресло-качалка, описывающее дугу в 240° и тоже уже вышедшее из моды. И такая картина всюду; стулья, столы и шкафы по большей части выглядят так, будто они достались по наследству от прежних поколений. Повозки на нью-йоркских улицах имеют весьма устарелый вид, и на первый взгляд кажется, что ни в одном крестьянском дворе Европы не сыскать телеги такого образца. Правда, приглядевшись поближе, можно заметить, что эти повозки значительно усовершенствованы, очень удобны, снабжены превосходными рессорами, чрезвычайно легки и построены из весьма крепкого дерева, но все же при всех этих улучшениях старомодная модель осталась неприкосновенной. В Лондоне еще в начале сороковых годов существовали наемные кареты, в которые пассажиры входили сзади и рассаживались друг против друга, как в омнибусе, по правую и по левую сторону; после 1850 г. такие кареты исчезли. В Бостоне же — этом единственном, насколько мне известно, американском городе, где действительно пользуются наемными каретами, — еще и сегодня процветают эти ящики на колесах. Современные американские гостиницы с их роскошным оборудованием и сотнями комнат всем своим чисто американским устройством показывают, что они выросли из расположенных в слабо заселенной местности уединенных крестьянских дворов, которые еще и теперь при случае предоставляют за плату путешественникам (к этому я еще возвращусь) ночлег и пищу. Отсюда характерные особенности этих гостиниц, которые кажутся нам не только странными, но прямо-таки допотопными. И. многое в таком же духе.

Тот, кто пожелал бы насладиться поездкой, какую приходилось проделывать в Европе во времена Тридцатилетней войны, должен отправиться в какую-либо американскую горную местность, доехать до конечного пункта железной дороги и оттуда — на дилижансе дальше, в глушь. Мы вчетвером проделали подобную прогулку в Адирондак и никогда так не хохотали, как там, на крыше этого дилижанса. Старая колымага непередаваемой формы, по сравнению с которой знаменитые прусские дорожные повозки времен царя Гороха показались бы роскошными каретами, с подобными же сидениями для шести или девяти человек на крыше и на козлах — вот что представлял собой этот экипаж. Ну, а затем шоссе. Впрочем, прошу прощения, это было не шоссе, вряд ли его можно было назвать и простой дорогой: две проделанные колесами в песчано-глинистой почве глубокие колеи, тянущиеся то под гору, то в гору… [На этом рукопись обрывается. Ред.]

Написано в конце сентября 1888 г.

Впервые опубликовано на русском языке в Сочинениях К. Маркса и Ф. Энгельса, 1 изд., т. XXVIII, 1940 г.

Печатается по рукописи

Перевод с немецкого