Таня Бек привела высказывание Ахматовой о том, что в искусстве говорить неправду — подлость. Но заметила, что милая Ахматова обладала целым набором эвфемических скольжений об искусстве.

Коржавин предупреждал об эффекте эстрадного чтения. «Не доверяйте никаким успехам у зрителей в зале. Можно так наблатыкаться, что в любом зале снискать успех».

Вечером был на Юго-западе на «Калигуле» по Камю. Меня поражает любовь Беликовича к работе с текстом. Он всегда следит не только за тем, как и что актер играет, но и что он говорит. Калигулу играл блестящий молодой актер. Многое из самой пьесы я не понял, но это не обязательно, я понимал значительность текста и значительность происходящего. Когда-нибудь все это дозреет в душе.

12 апреля, среда. Утром ездил с Федей на дачу отвозить старый диван и посмотреть, что там делается. С прошлого года, когда рабочие доделывали верх, я там не был. Выехали в шесть утра и уже в час были на работе. На даче изумительно… Как прекрасна весна, как чудесен воздух, как свежо ощущение жизни. Жаль, конечно, что в прекрасном доме, который я выстроил, я никогда не буду жить. Как бы в нем можно было работать, мне очень нравятся огромные комнаты, которые я заставляю старой еще маминой мебелью. Может быть, это мне и нравится больше всего. Какая- то своеобразная попытка реставрировать в предметах детство. Одна дача новой жизни, квартира наших книг и носильных вещей и еще дача-музей воспоминаний о юности. Это соображение видимо искреннее, ибо и строить я ее принялся, пристраивая огромный дом из бруса к крошечному домику, построенному братом Юрием.

Накануне мне позвонили из «Олимпа» — есть сигналы моей новой книжки. К моему возвращению с дачи книжки уже были на столе. Чудесного темно фиолетового цвета обложка, несколько моих портретов. Нина Лошкарева, редактировавшая сборник, отобрала нужные вещи и сделала книжку прекрасной. Кроме традиционного для любого моего издания «Имитатора», поместили «Гладиатора», а также вошли «Гувернер» и рассказ и повесть — «Стоящая в дверях» и «Техника речи». Я вдруг начал замечать, что отдельные мои вещи только через несколько лет после их публикации начинают жить новой жизнью. Вот, скажем, А.И. Горшков мельком, как ни о чем особенно не значащем, сказал мне, что сейчас читает «Гувернера» с братом и сестрой итальянцами, которые учатся у нас и изучают русский язык — в дальнейшем эти ребята собираются специализироваться на туристском бизнесе. В книжке есть еще два раздела: мои очерки о деятелях искусства: Табаков, Ладынина, Тихонов и Глазунов и несколько критических отзывов обо мне, в том числе С. Чупринина и статья из «Независимой газеты». Мне особенно нравятся очерки о деятелях искусства, в них много мыслей, сказанных без аффектации.

Продиктовал вступление к рассказу С.П. Толкачева для «Литроссии». Не умею я писать просто, всегда что-нибудь неконкретное, об общем, а уж потом о предмете. Всегда меня подгоняет какая-нибудь идея.

«С легкой руки профессора Минералова возник удивительный, но обладающий весьма конкретным смыслом термин — писатели Литинститута. Именно так называлась одна из лекций профессора и доктора филологии, прочитанная в пекинском университете. Как ни странно, у термина есть серьезные обоснование. Если тезисно, то писателей-мастеров и преподавателей Литинститута объединяет не тематика и идеологическое единство, а качество самого текста при всем разнообразии его смысловых доминант. Нужны примеры! В. Гусев и М. Чудакова, М. Лобанов и А. Приставкин, С. Куняев и Р. Сеф, Ю. Кузнецов и Е. Рейн… К этой же школе, плотного многоемкого текста принадлежит и наша литинститутская молодежь: С. Казначеев, И. Болычев, А. Антонов, А. Панфилов, А. Лисунов. В наше время писатель уже не может не работать, мы, с легкой руки разыгравшейся демократии, добились того, о чем мечтали и что является традиционным для западной литературы. Писатель служит, писатель работает: преподаванием ли, чтением лекции, редактированием ли — писатель зарабатывает свой насущный хлеб. Зарабатывает на электрическую лампу, при свете которой он пишет по ночам то, без чего писатель не существует: свои ли стихи, свои ли переводы, свою ли прозу. Пишет прозу и Сергей Толкачев. Уже многие годы ведущий международные дела института в качестве проректора по международным делам и разбирающий со студентами зарубежную классическую литературу как преподаватель и кандидат филологических наук. Толкачев в свое время закончил воронежский университет, владеет английским, французским, испанским и немецкими языками. Учился Толкачев в Литинституте в семинаре профессора Михаила Петровича Лобанова. Отчасти и я считаю Толкачева своим учеником. Именно поэтому я и представляю сегодня читателям «Литературной России» его новый рассказ — «Пришелец» — я был первым его читателем и взял на себя смелость переслать рассказ главному редактору еженедельника.

С. Есин — ректор Литературного института им А.М.Горького».

С Зоей Михайловной определил квоты семинаров на следующий год. С.П. прав: надо брать испанскую группу и нацеливать ребят и руководителя на латино-американскую литературу. А значит, у нас опять возникает Паша Грушко.

Юра Кимлач восхищался своим шефом Костей Райкиным. Один раз тот, дескать, не поехал на открытие ресторана «Планета Голливуд», где ему был приготовлен дорогой подарок, второй раз махнул на один день за счет Аэрофлота в Америку, чтобы появиться со Стуруа — к дате начала репетиций «Гамлета». Выбывал Стуруа для театра. Юра все это выдает за самосожжение. Обычная жизнь артиста, ничего в этом нет для профессионала неожиданного и суперострого.

Сам Аркадий Райкин, оказывается, встречался с Брежневым три раза. В 39 году, когда тот был в Днепропетровске, потом показался у него на Малой земле, где вместе со своей бригадой прожил чуть ли не месяц. Потом они встретились в Молдавии, где Брежнев работал перед тем, как стать генсеком.

И когда молодой Райкин бросил «Современник» и переехал в Ленинград, где с театром у него не так все хорошо складывалось, — он упросил отца позвонить по телефону Брежневу. Вот так, в 15 минут, и решилось все с новым театром. Теперь сын у дела,

Еще раз вспоминаю «Оперу нищих» Брехта: бандиты на сцене и люди с мобильными телефонами в зале.

13 апреля, четверг. Продиктовал вступительную заметку о Паше Лукьянове для «ЛитРоссии». В этой статейке пузырится давняя моя обида на Юру Роговцова. Нашел место где сводить счеты! Но несправедливая обида держится долго. Юра хочет теперь в аспирантуру. Я, конечно, не унижусь до того, чтобы чинить ему какие-нибудь препятствия. Пойдет наверняка к кому-нибудь из моих недоброжелателей. Другое дело, что это лишь препровождение времени в Москве, ни ученым, ни преподавателем Юра не станет. Слишком уж велика мера собственного эгоизма! Но вот что я написал о Паше. И это все о Юре.

«Представляя читателям еженедельника своего ученика Павла Лукьянова, я хотел бы рассказать другую историю.

Недавно у меня защищал другой, старший, ученик свою прекрасную дипломную работу. В этой дипломной работе был один недостаток: наряду с главами блестящими, с главами-открытиями, были и главы проходные, главы огрехи. Я-то помню, как эти огрехи складывались, — иногда это были студенческие этюды, иногда летние задания. Но, тем не менее, все каким-то образом соединилось и вызрело, приобрело известную условную целостность, которая из-за обилия материала не дотягивала до целостности литературной. И тогда возник конфликт — сокращай. Но ведь профессора тоже конфликтуют с некоторой усталостью: ну, хочешь защищаться целиком, что и неэтично, и тебе невыгодно, — что ж, защищайся… И в результате собственной спесивости мальчик не получил диплом с отличием. А жаль.

Вообще с этим своеобразным студентом у меня в свое время было довольно много возни. Он поступил на заочное отделение, а я брал только на очное. Он попал в отбраковку — я вытащил его из кучи отказов, прочел, взял в свой семинар — заочника на очный семинар — потом перевел на очное отделение, может быть, не совсем имея на то право, потому что он официально — не житель России. Потом, представляя его первую публикацию в один из ежедневников, как-то, может быть, даже не очень деликатно, описал всю эту историю. Но ведь гений — всегда себя чувствует гением. Гений обиделся, кое-что сказал, упрекнул, но и я обиделся! Но я выработал в себе здоровое чувство не обращать внимания на легкие предательства учеников, я бы даже сказал, что это их долг. Внимания не обращаю, но сердце иногда саднит.