Читаю в «Иностранке» перевод Игоря Болычева Готфрида Бенна, его документальные эссе о жизни. И прекрасно переведено, и текст изумительный. Этот знаменитый писатель в 1933 году в Германии, когда оттуда уехали все прогрессивные писатели, остался. Для нашего времени это очень значительно, как некий исторический пример. «Художник — духовно утонченная личность, по природе своей аполитичная и настроенная против войны, — попадает в водоворот истории и как-то вынужден с ним бороться. Как быть? Определенного ответа на этот вопрос нет у художника ни для самого, ни для окружающих; его положение зыбко, неопределенно или — говоря одним словом, которое мне лично очень не нравится — трагично. Вот, скажем, заметки Гете о войне и сражениях, в которых ему доводилось участвовать, согреты настоящей теплотой: но это его личные впечатления, и он не мог предвидеть, какие гибельные перспективы открываются перед его потомками».

Бенн очень хорошо пишет о демократических песнях и о том, что либеральные декларации ничего не решают в истории. В истории все определяет только воля и решимость.

В Думе голосование по поводу законности первого указа Путина о неприкосновенности бывшего президента. «За» около 130 голосов, против — необходимых для того, чтобы подать в Конституционный суд, — 250. Либералы и Кириенко, так много говорившие об отмене депутатской неприкосновенности, здесь — за привилегии бывшему президенту. Пресса с радостью сообщает о том, что коммунисты потеряли контроль над Думой.

Я кожей чувствую, как мы возвращаемся в старое сталинско-советское время. Этого я не боюсь. Но время это будет без мелкого, но кровавого произвола.

30 марта, четверг. Неинтересная суетливая тусовка весь день. Приезжал Витя Симакин и Женя Луганский, у всех свои дела, потом бумаги. Жуткий обвалившийся на Тверском фасад, угроза, что могут возникнуть неприятности со столовой из-за новейших порядков, мысли о том, как надо делить новую премию, потом ученый совет. Перед советом Владимир Федорович Огнев — председатель Международного Литературного фонда, с которым всегда борются патриоты, вручал шесть стипендий нашим студентам и слушателям ВЛК. Спасибо. Это всеобщая страсть как-то примкнуть к регулярно действующему институту и процессу. Шесть этих стипендий ничего не решают, но создают приобщенность к общему делу.

Был Володя Бондаренко. Вызревает еще один сын, его надо устроить. Привез вырезки из газет с сочинениями ребенка, буду смотреть. Как всегда, привез и свою газету «День литературы». Этот номер посвящен Володе Личутину, его 60-летию, редакция (как дилетанты, а как не филологи) его очень любит за слово, которое мне кажется довольно искусственным. В газете приветственный стишок Ст. Куняева. Цитирую конец: «Слегка похож на домового, он у таежного огня, ворчливо, нудно и сурово перевоспитывал меня. Кричали гуси на болоте, и голос филина сквозь снег пророчил нашему Володе богатство, славу, долгий век…. У нас есть Сегень и Распутин, у нас есть Есин и Крупин, но вспомнишь — есть еще Личутин, и ахнешь — «ай да сукин сын!»

По утрам я все еще немного работаю над Лениным, подчитываю рукопись, думаю о том, как ее собрать, как расставить главы.

3 апреля, понедельник. Сначала занимался опозданиями студентов, с премиями коллективу, выколачиванием денег из ДИССа — фирмы-арендатора, всеобщим воровством, всеобщей хитростью, желанием обмануть, во что бы то ни стало бюджетное учреждение, выхватить свое.

Вечером поехал представлять нашего студента Сашу Коровкина, его пьесу «Король и капуста». Вишневская куда-то укатила и попросила меня заменить ее в этом представлении. А это значит — прочитать пьесу, обдумать ее, сидеть все время на нервах — ведь надо что-то сказать зрителям, найти интонацию.

Пьеса коммерческая, средняя, как и все пьесы сегодня, — плоская, однотонная, автор заранее знает — как посмешить и развлечь публику. Знает немудреные ходы, щекочет под мышками и в паху. «Народ ведь платит, смеяться хочет он» Такая ушлость молодых драматургов меня просто восхищает. Их уже целая плеяда. Сам Саша, очень милый и фактурный парень, перед этим зашел ко мне в институт, рассказал о себе. Он восемь лет работает у Дорониной, потом принялся писать. В каждом его слове и движении чувствуется энергия и воля, направленные на одно: пробиться! Большой, уверенный в себе, сытый парень. Отчасти я согласен с ним — старики неадекватны, не чувствуют иногда целого, не увязывают в узел разрозненные эпизоды.

Спектакль шел на Трубной, в театре Рейхельгауза, в рамках некой молодежной антрепризы. Я вышел на сцену, что-то говорил о носорогах, которых не молодых буйволов, и сел на место с надеждой, что все-таки пьеса понравится. Публика, внутренне нетребовательная, знала, на что пришла. Я уже давно заметил, что современные бурные аплодисменты быстро и без сожаления заканчиваются. Так исступленно, с неистовством начинаются и немедленно, как слезы ребенка, высыхают. Будто, кроме каких-то несильных впечатлений, публике нужна еще и физическая разрядка.

Принимали, повторяю, неплохо, но, чувствовалось, глубинного удовлетворения не было. Форсируемый, вызываемый грубостью смех очень принижает человека. Ушел со второго действия, хотя есть во мне некое постоянное детское стремление узнать, чем дело закончится. Самое обидное, что в эти самые часы в Консерватории шел большой концерт Ирины Константиновны Архиповой, посвященный ее 75-летию. И на этот концерт у меня был билет. А может быть, Инна Люциановна просто наколола меня, а сама отправилась в консерваторию?

«Короля и капусту» никак не сравнишь с горьковским «На дне» у В. Беликовича на Юго-Западе. Я был там в пятницу вместе с В.С. Знакомая пьеса и по сценографии, и по смыслу сверкнула своей современной огранкой. Будто выдутый прекрасным стеклодувом спектакль. В театре так важны мощь, социальный темперамент. Я думаю, зритель с большим удовольствием платит даже за неприятные, но искренние впечатления, если они крепко держатся за его нутро, нежели за поверхностный трагизм и смехачество.

Все воскресенье и субботу занимался хозяйством. Купил картошки, свеклы, сделал двухлитровую банку корейской моркови; прочитал вещи к семинару, закончил чтение Готфрида Бенна. Художественная, в том числе и иностранная, литература не читается совершенно, и совершенно перестала интересовать политика. Волнует только фасад институтского флигеля на Тверском, он обваливается со стороны театра имени Пушкина. Но за один только проект реставрации берут 300 тысяч рублей.

Горьковская пьеса «На дне» — пьеса знаковая для сегодняшней русской жизни. Но в начале века интеллигенция опрощалась, изучала это самое дно, сегодня с полным знанием сама ведет репортаж со дна жизни.

4 апреля, вторник. Утром семинар — короткие рассказы Чуркина и две повести Паши Быкова. У Паши в повести все те же «проблемы связанные с его половой жизнью» (это Ксения), а у Вадика — несгибаемый столп его чистоты и озаренности жизнью. Какой удивительно чистый и морально устойчивый мальчик. Я каждый раз удивляюсь чистоте и ясности наших ребят. Это при современном телевидении и примерах взрослых.

Вечером планировался некий перфоманс в Доме Кино по поводу Гатчинского фестивали. Составили план, напечатали календарь, подготовили пригласительные билеты. Одной из картин, которую предполагалось показать, была анимация Александра Петрова «Старик и море» Но тут случилось неожиданное: в США картине дали «Оскара», и весь наш вечер стали пристраиваться к петровским работам. Прощай, моя задумка пошире рассказать о Гатчинском фестивале, показать наших институтских бардов. Все это пришлось сокращать, так же как и сократить мое собственное выступление. Зал был набит битком, как в былые дни во время показа чего-нибудь зарубежно-скандального. Две картины, которые показали перед Петровым, — неравноценные. Еще ничего Ульяна Шилкина со своим небольшим фильмом, сделанным по рассказу Пелевина, но как выдержит публика «Чистый понедельник» другой ВГИКовской дебютантки? Картина очень безвкусная. Но девочку кто-то толкает. Действие рассказа Бунина перенесено в наши дни. Отвратительная и слюнявая жизнь новых русских. Смотришь — и задаешь вопросы: а откуда у тебя, молодечка, такое манто, а у тебя, молодец, такой уютный «мерседес»?