– Сюда нельзя! – сказал летчик, сидевший за столом.
– Вы дежурный? – спросил Петр Петрович. – Нужно срочно отправить одного пассажира. Вот этого.
– Какие пассажиры! – засмеялся дежурный. – Мы тут скоро водолазами заделаемся...
– Лягушками. Меня уже квакать тянет... – сказал другой летчик в комбинезоне, остальные заулыбались.
Петр Петрович протянул дежурному телеграмму. Тот прочитал, перестал улыбаться.
– Сами видите – ни взлететь, ни сесть. Ну, отсюда вытолкнем, а там не примут. Почта и та лежит. Вон пилот – с утра дожидается...
– Как же быть?
Дежурный пожал плечами:
– Может, к вечеру...
– Придется ждать, – сказал Петр Петрович, когда они вышли. – Одна надежда на самолет. А пока нужно побывать на «Моряке», всё ли там в порядке... Пошли?
Витька представил, как все ребята начнут спрашивать, смотреть на него, и покачал головой.
– Я лучше тут...
Петр Петрович внимательно посмотрел, кивнул:
– Добро. Я скоро обернусь.
Огромное поле аэродрома сверкало широкими лужами. Возле домика дежурного, будто куры у запертого курятника, сгрудилась стайка грязно-зеленых и серебристых «кукурузников».
Полосатая «колбаса» на шесте то надувалась, как маленький дирижабль, то мешком опадала вниз.
Витька никогда не видел самолетов вблизи. Он сделал несколько шагов к «кукурузникам» и вернулся. Разглядывать самолеты перехотелось. Он сел на скамейку возле домика. Маленькие черные муравьи хлопотливо суетились возле дырочки в земле, стараясь протолкнуть в неё серый комочек раз в пять больший, чем любой из них. Витька вяло удивился, почему это он так отчетливо всё видит, будто и самолеты, и полосатая «колбаса», и муравьи, и всё-всё вырезано и раскрашено яркими детскими карандашами. Только всё какое-то стало неслышное. Или у него уши вдруг испортились? Он потрогал уши. Нормальные. Может, потому, что так болит голова? Он наклонился и, скорчившись, прилег. Край земли у самого горизонта стал приподниматься, полез вверх...
Он вскочил, едва не свалившись со скамейки. К домику приближался пилот в комбинезоне. Тот самый, что сидел у дежурного. Только теперь он шлем держал в руках и волосы у него были длинные. Выходит, он – женщина? Женщина-пилот внимательно посмотрела на Витьку и ушла в домик. Солнце склонилось к западу. Справа, над морем, набухали облака, подножие их у горизонта темнело синеватой изгарью. Полосатая «колбаса» уже не опадала пустым мешком, а моталась под окрепшим ветром. А Петра Петровича всё нет...
Петр Петрович пришел. На плече у него болтался Витькин рюкзак.
– Ну как? – спросил он, опуская рюкзак на скамейку. – Поешь, там ребята положили. А я узнаю.
Вернувшись, он присел рядом, озабоченно посмотрел на небо.
– Билет дали. На всякий случай. Говорят, попробуют.
Они сидели молча и ждали. Из домика, натягивая шлем, вышла женщина-пилот. Дежурный с порога прокричал:
– Так не забудь, Маруся, – в клеточку! В универмаге недавно были... Зайди обязательно!
– Ладно! – отозвалась Маруся.
Она подошла к стоящему с краю серебристому «кукурузнику», стянула с мотора брезентовый чехол. Откуда-то появились двое парней в засаленных комбинезонах, взялись за концы крыльев и легко, как послушную лошадку под уздцы, откатили самолет. Маруся влезла в переднюю кабину, подняла руку. Один из парней покачал пропеллер, резко крутнул его. Пах, пах... – выстрелил мотор и ровно затарахтел. Пропеллер исчез, вместо него заструился зыбкий прозрачный круг. Потом мотор заглох, пропеллер снова появился, покачался и застыл. Маруся вылезла, открыла дверцу второй кабины. Парень принес и бросил в неё брезентовый мешок. «Почта», – подумал Витька. Маруся обернулась к нему:
– Давай!
Витька подхватил рюкзак. Петр Петрович помог расправить лямки, протянул руку.
– Ну, Виктор, вот твой билет. Будь здоров. И держись!
Сгорбившись, держась за лямки рюкзака, Витька пошел к самолету. Маруся спустила подножку у дверцы кабины.
– Влезай. В случае чего – вон лежит бумажный мешок...
Витька кивнул, хотя не понял, зачем ему бумажный мешок... Петр Петрович, стоя в отдалении, махал рукой. Маруся закрыла дверцы. В полукруглый прозрачный колпак над головой были видны только небо в наплывающих тучах, мотающаяся на ветру полосатая «колбаса» и крыша домика. За стеклом, отделяющим место пилота, появилось лицо Маруси, она кивнула ему и отвернулась. Мотор снова затарахтел, самолет дернулся, стал раскачиваться и подпрыгивать. Качка незаметно кончилась, мотор загудел тише, ровнее, и в колпаке показалась земля. Она накренилась набок, словно собиралась опрокинуться. На краю поля возле домика стояли игрушечные самолеты. Поодаль Витька различил крохотную фигурку, в которой угадал Петра Петровича.
Витька привстал. Фигурка уменьшалась, убегала в сторону, назад. И Витька вдруг понял, что уходил, исчезал не только необыкновенный и неподражаемый Петр Петрович. Вместе с ним уходило, исчезало всё, что было до нынешнего утра, – «Моряк» и его дружная команда, твердая вера в свое обязательное капитанство, уходило всё безоблачное, радостное, безвозвратно уходило детство. А впереди... То, что предстояло ему, то, что было там, дома, и теперь стремительно надвигалось на него, как мрачные тучи, плывущие с моря, – это было так страшно и невыносимо, что Витька вдруг припал к брезентовому мешку с почтой и заплакал отчаянными, последними и безутешными слезами детства.
Слезы иссякли, Витька сел на место. Самолет всё время потряхивало, валило со стороны на сторону. Иногда сиденье проваливалось под ним, падало вниз. Витька обмирал и упирался в стенки узкой кабины, словно это могло удержать от падения. Самолет не падал. Через секунду его поддавало снизу, будто он натыкался на твердый уступ, взбирался на него и, раскачиваясь, летел дальше. Время от времени Витька замечал обращенное к нему лицо пилота. Маруся ободряюще кивала, хотя лицо её оставалось суровым и напряженным. Тучи с моря наплывали всё ближе, наливались синеватой чернотой. Черноту прорезал слепящий зигзаг, и тотчас огненные хлысты, один за другим, принялись полосовать набухшие громады. Они сверкали вдоль, поперек, падали в море, взрывались внутри туч, и те вспыхивали жутким багровым отсветом. Самолет, как бы испугавшись, тарахтел тише и прижимался к земле. Прямо под хлипкими крыльями мелькали растрепанные ветром макушки тополей, крыши, наперегонки уносились назад разномастные полотнища посевов, змеиные извивы балок. Волоча за собой темноту, тучи надвигались вкруговую, внизу осталась только небольшая полоса, на которой можно было различить деревья, дома, петляющую нитку дороги. Самолет наткнулся на что-то, подскочил, снова ударился и, подпрыгивая, покатился по земле. Из-под колес взлетели косые фонтаны воды, захлестали по нижним крыльям.
Самолет остановился, мотор взревел и заглох. Маруся открыла дверцу, Витька взял рюкзак, спрыгнул на землю. В лицо брызнули дождевые капли.
– А где дорога к городу?
– Вон, мимо красного бензовоза, – сказала Маруся, доставая мешок с почтой. – Да ты погоди, скоро...
Витька не дослушал и пошел. Большак был изрыт колдобинами, до краев налитыми грязевой жижей. Липучая, как тесто, земля на обочине хватала за ноги, толстенными лепешками нарастала на башмаках. Дождь пузырил поверхность луж, потом припустил, зачастил монотонно и устойчиво. Разъезжаясь ногами в жидкой грязи, Витька прошел с километр, когда сзади просигналила автомашина. Не оборачиваясь, он отступил в сторону. Обдав его грязью, грузовик с фанерной будкой на кузове проехал немного вперед и остановился.
– Давай сюда, слышь, парень! – услышал Витька голос Маруси.
По-мужски сильные руки её вздернули Витьку в кузов. Заскрежетали шестерни передачи, угрожающе запрокидываясь со стороны на сторону, машина двинулась. Витька смотрел на убегающую из-под колес дорогу. Пропаханная шинами сдвоенная колея разверзала бесконечный зев, и он тут же захлебывался в жидкой грязи.
В центре машина остановилась.