…родина, это ты,

с маленькой нежной буквы,

там, где лишь три версты

до паутин и клюквы.

Ты бриллиант росы,

Вправленный в венчик тесный,

Тёмная тень грозы

Над желтизной окрестной.

Вот она — самая настоящая тихая лирика без кавычек и групповых пристрастий.

Звучат, гоня химеры

Пустого баловства,

Прозрачные размеры.

Обычные слова.

Разве приверженность к прозрачности, к простоте слов, к идентичности слов и самой жизни обозначает какую-то групповую идеологическую узость? Тогда уж вся классическая русская литература является некой тенденциозной группой, с которой надо бороться. Что и делают в наше время.

Уже с конца пЯтидесЯтых он становится, на мой взгляд, первым лирическим поэтом России, таковым и остаётся лет двадцать, не менее.

Он поэт неровный. Но такими же неровными были и Фет, и Некрасов, и любимый им Твардовский, и тем более — его старший друг Наровчатов. И всё же, если выбрать из его двадцати книжек лучшую лирику и издать отдельным небольшим томиком, этот томик перевесит многие кирпичи мировой классики. По крайней мере лирики такого уровня нет у нобелевского лауреата Иосифа Бродского. Нет ни у кого из нынешних молодых поэтов.

Все чернила вышли, вся бумага,

Все карандаши.

На краю бузинного оврага

Стой и не дыши.

Сквозь туман просвечивает зелень.

Клейкая пока.

Где-то здесь, среди её расселин,

Он наверняка.

Вот! Ни с чем, конечно, не сравнимый

Сколок с пенья льдин.

Первый, пробный, но неоспоримый.

Вот ещё один.

И наконец наступила в творчестве Владимира Соколова самая звёздная пора. Шестидесятые — начало семидесятых. Что ни стихотворение, то шедевр. "Звезда полей", "Попросил я у господа бога…", "Метаморфозы", "Ученический зимний рассвет", "Нет школ никаких — только совесть", "Упаси меня от серебра", "Хотел бы я долгие годы…", "Черные ветки России", "Девятое мая", "Анатолию Передрееву", "Я забыл свою первую строчку". В это же время происходит сближение с поэтами, обозначенными как и он "тихими лириками": Николаем Рубцовым, Анатолием Передреевым, Станиславом Куняевым, Анатолием Жигулиным, с критиком Вадимом Кожиновым, идеологом этой группы. Сейчас даже странно и невозможно понять, почему национально мыслящие русские поэты объединились на основе "тихой лирики". Если "деревенская проза", онтологическая по сути своей, шла от истоков национальной самобытности, от фундаментальных основ русского национального бытия, и естественно объединила вокруг себя всех приверженцев "русской национальной партии", став центром русского литературного патриотизма, то в поэзии могло случиться всё совершенно по-другому. В поэтической патриотике могли возобладать совсем иные поэты, иной тематической направленности. Не было ранее такого господства в русской национальной поэзии фетовского направления. Ни Павел Васильев, ни Сергей Есинин, ни Велемир Хлебников, несомненные поэты национального русского направления, не увлекались подобной тихой лирикой. Ни поэты-фронтовики, от Александра Твардовского до Сергея Орлова и Михаила Луконина, прямые предшественники "тихой лирики" в русской национальной поэзии, ни Юрий Кузнецов, Татьяна Глушкова или же нынешние молодые поэты русского направления, уходить в элегическую лиричность тоже никогда не собирались. Да и в русской традиции, кроме Афанасия Фета и частично Тютчева и Анненского, тихая лирика не главенствовала.

Став одним из основных поэтических направлений, "тихая лирика" в конце ХХ века на какой-то период уже диктовала свои законы и молодым и зрелым поэтам "всея Руси". Даже Андрей Вознесенский отдал дань моде: "Тишины хочу, тишины, / Нервы что ли обожжены…"; у того же Евгения Евтушенко появилась поэма "Зима" и ряд стихотворений явно под влиянием "тихой лирики".

Вадим ли Кожинов с его безусловным влиянием на литературный процесс главная тому причина, или реакция общества даже не на "эстрадную" громобойную поэзию, а на всё усиливающуюся фальшь общества, на фальшивый пафос и общественное двуличие,— но "тихая лирика" неожиданно для себя самой оказалась в центре не только литературного, но и политического внимания. О поэтах, о которых молчали лет пятнадцать, вдруг заговорили критики всех направлений. Анатолий Жигулин вспоминал о шестидесятых годах: "…Полное невнимание критики того времени к творчеству таких замечательных поэтов, как Н.Глазков, Н.Тряпкин, В.Соколов, до сих пор остается загадкой". То же самое можно было сказать о невнимании к Николаю Рубцову, Анатолию Передрееву… Но, может быть, и здесь минусы перешли в плюсы, и невнимание до поры до времени к творчеству поэтов круга "тихой лирики" помогло состояться им как поэтам, помогло обрести мужество и зрелость? Они ценили друг друга, но при этом беспощадно указывали на слабости и неудачи. Они радовались каждой удачной строчке друг друга. Может быть, там, в этом новом кругу близких ему поэтов, Владимир Соколов и осознал себя лириком? По крайней мере, после периода сближения с Передреевым, Куняевым, Рубцовым и Кожиновым, у Соколова поубавилось газетной комсомольской риторики, так называемых гражданских стихов. Ими перед требовательными талантливыми сверстниками не похвастаешься. Станислав Куняев в своих воспоминаниях пишет о том периоде: "К Соколову Передреев относился в первые годы своей жизни в Москве с почтением и даже любовью. Да и было за что. Именно тогда, находясь в "нашей ауре", Соколов написал несколько лучших своих стихотворений, за которые мы тут же приняли его в пантеон русской классики.

Помню, как Передреев пришел в "Знамя" … и с горящими от восхищения глазами прочёл вслух стихи Соколова:

Звезда полей, звезда полей над отчим домом,

И матери моей печальная рука.

Осколок песни той вчера за тихим Доном

Из чуждых уст меня настиг издалека…