В отличие от «клубменов» викторианской эпохи Лот и мифический Бонд, эти «клубмены» эпохи Георга V и Елизаветы II, оставили все свои предрассудки и иллюзии на обломках довоенной Европы, расстались с их последними остатками в горниле «холодной войны».

Лот был откровенным циником и эгоцентриком, презиравшим ханжество и безнадежно устарелые разговоры о «честной игре». По его убеждению, человечество еще в тридцать девятом, если не раньше, затеяло грандиозный «кетч», в котором дозволены любые приемы. Он не верил в демагогию политиканов, народ называл «коммон херд» — «стадом простолюдинов». Джин искренне считал, что Лот заслужил право на цинизм.

В Англии у Лота и Джина было много девушек. Потом Джин чуть не женился на Китти. Эту лондонскую девушку, похожую на цветочницу Элайзу Дулиттл, Джин в шутку называл Кисси — в честь одной из героинь Флеминга. В ее лексиконе было много слов, почерпнутых из языка кокни в лондонском Ист-Сайде. Но «моя прекрасная леди» была очень мила, добра и простодушна, не то что жадные и расчетливые хищницы из зверинца Лота.

Пожалуй, это было первое по-настоящему сильное и незабываемое переживание в жизни Джина, его первая боль и потеря. По дороге в Борнмут-Вест он свернул темной летней ночью на плохо освещенную незнакомую дорогу и со скоростью пятидесяти миль в час налетел на пересекавший дорогу бульдозер. В последнюю страшную секунду, пытаясь затормозить, он закричал, предупреждая Кисси:

— Уатч аут! Берегись!..

Сам он весь напрягся перед ударом, и это спасло его. А Кисси разбила головой ветровое стекло «бентли», смертельно поранила грудь.

Пока бульдозерист бегал за помощью, прошло два часа. Кисси умерла у Джина на руках.

Старик врач — он бегло осмотрел Кисси и сразу констатировал смерть — вздохнул и заметил ворчливо:

— Девушку можно было спасти, если бы меня позвали раньше. — Он помолчал, перевязывая голову Джину. — Или если бы вы сами были врачом, — добавил он.

В ту ночь Джин решил стать врачом.

Через две недели он вылетел из Лондона в Нью-Йорк и в ту же осень поступил в медицинский колледж Нью-йоркского университета.

Примерно через год в «столице мира» появился и Лот. Старая дружба не была забыта. Лот стал часто бывать в семье у Гриневых.

Джин Грин, он же Евгений Гринев, сын русского эмигранта Павла Николаевича Гринева, уже кончал учебу в колледже, когда Лот обручился с восемнадцатилетней сестрой Джина — Наташей (или Натали) Гриневой. Свадьба была намечена на следующий июль, сразу после празднования Дня независимости и окончания Натали колледжа искусств Нью-йоркского университета.

— Как говорили встарь вульгарные материалисты, — заметил, отужинав, Лот, — «человек есть что он ест».

— Однако, — возразил Джин, — боюсь, что бондовское меню, увы, не сделает меня Бондом. Надоело, осточертело все — работа в больнице, жизнь в общежитии интернов, домашние уикенды. И будущее, карьера врача, не сулит мне ничего интересного. А душа рвется на простор.

— Не хандри, мой друг. Надо только захотеть, очень сильно захотеть, напрячь мускулы, разорвать путы повседневности…

— Тебе легко говорить…

— Ты забываешь, что мы живем в стране равных возможностей.

Как всегда, Джин и Лот мало говорили в тот вечер. Искусство «тэйблток» — застольной беседы — утерянное искусство. Но друзьям не надо много говорить, чтобы понимать друг друга.

Лот кивнул какому-то седому джентльмену, проходившему мимо карточного стола.

— Когда-нибудь я познакомлю тебя с этим человеком, — сказал Лот Джину. — Интереснейший человек — полковник Шнабель. Он был моим командиром в Корее. Мы участвовали в воздушном десанте девятнадцатого октября 1950 года. Наш сто восемьдесят седьмой парашютно-десантный полк выбросили в районе Сюкусен-Дзюнсен, в сорока километрах за линией фронта. Мы захватили узел дорог, чтобы отрезать отход частей северокорейской армии к северу от Пхеньяна. Дрались отчаянно, но задачу свою не выполнили: «гуки» прорвали наш заслон. Я отделался тогда легким ранением в голову, но сумел вынести контуженного Шнабеля — он был тогда капитаном — из огня.

Рассказ как будто мало чем примечательный, но Джин слушал его затаив дыхание, дописывая батальную картину щедрой кистью своего воображения.

— Может быть, сыграем в бридж или бакгаммон? — спросил Лот, стряхивая пепел с сигареты. Джин допил коньяк, потушил сигарету и встал.

— Пожалуй, попробую еще позвонить домой, — сказал он, бросив взгляд на часы. — Наверное, отец смотрит «Лейтшоу».

Лот кивнул и, взяв с журнального столика свежий номер журнала «Плэйбой», сквозь табачный дым проводил взглядом высокую, статную фигуру Джина Грина широкоплечий, узкобедрый, шесть футов и два дюйма — ростом с Линкольна… Из Джина, пожалуй, получился бы неплохой солдат. Если бы он, конечно, попал в верные руки.

Через несколько минут Джин вернулся. Еще издали по его изменившейся походке можно было понять, что он чем-то чрезвычайно расстроен.

— Лот! — озабоченно выпалил Джин, подходя к столику. — Натали говорит, что случилось нечто ужасное, что отец очень плох.

— Я подвезу тебя, — отозвался Лот, быстро вставая и кладя в сторону журнал с большегрудыми красотками.

— Не надо. Ведь ты через полчаса летишь в Вашингтон. Уверен, что Наташа напрасно бьет тревогу. Я позвоню тебе. Ты где остановишься?

— В «Уилларде».

— Увидимся. Пока! И спасибо за прекрасный ужин.

Почти выбежав на улицу, Джин глубоко вдохнул свежий воздух. Южный ветер развеял пелену смога над городом.

Не менее получаса добирался Джин Грин на своем светло-голубом «де-сото» выпуска 1960 года из центра Манхэттена, из фешенебельного района семидесятых улиц в Гринич-Виллэдж: мешал особенно густой в этот час поток машин по Пятой авеню. До Сентрал-парка и круга Колумба он проскочил сравнительно быстро. Трудней всего было проехать, заняв место в нескончаемой веренице машин, через забитый транспортом Бродвей — сверкающий миллионами огней «великий белый путь» — и через тесную Таймс-сквер — «перекресток вселенной». На Седьмой авеню, мчась мимо универмага Мейси и отеля «Говернор Клинтон» от закопченно-мрачного Пенсильванского вокзала, он дважды нарушил правила уличного движения…

За ним, устрашающе воя сиреной, помчалась полицейская машина, но в районе 34-й улицы преследователей затерли огромные фургоны швейников, а Джин круто свернул налево по Вест 14-й улице, пересек авеню Америк, выскочил на Пятую авеню.

Подъезжая к дому отца, он увидел две полицейские машины с красными маяками, две-три автомашины со знаками департамента полиции, «Скорую помощь» из больницы святого Винцента и фургон из морга.

Джин не мог знать, что этот фургон увозил тело его отца в лабораторию главного медицинского эксперта Нью-Йорка на Первой авеню[2].

Тем временем Лот широким шагом вышел из клуба «Рэйнджерс» и направился к своей машине, запаркованной у тротуара напротив ночного клуба. Он кивнул знакомому швейцару клуба, похожему на аргентинского генерала в своей раззолоченной ливрее, и пошел было к своему «даймлер-бенцу», как вдруг заметил стоявшую неподалеку полицейскую «праул-кар» — патрульную машину. Из приспущенного бокового окна доносился по коротковолновому радио, вмонтированному в приборный щиток, голос диспетчера:

— Коллинг олл карз! Коллинг олл карз!.. Вызываем все машины! Вызываем все машины!

— Что-нибудь случилось, офицер? — деловито спросил Лот с едва заметным немецким акцентом.

Круглолицый, рыжий, веснушчатый сержант-ирландец, брызжа от возмущения слюной, рявкнул в открытое боковое окно:

— Прочь от машины, Мак! Ты что, нализался? Не знаешь, что…

Лот молча сунул удостоверение сержанту под нос.

— Извините, сэр! Айм сорри! Я увеличу громкость!.. К вашим услугам, сэр!

— Вызываем все машины! Вызываем все машины!.. Павел Гринев убит неизвестными лицами, убит двумя выстрелами из пистолета в своем доме, 17, Ист 13-я улица. Его жена ранена также выстрелом из пистолета и находится без сознания. Убийца или убийцы покинули место преступления между одиннадцатью тридцатью и одиннадцатью сорока пятью. На 10-й улице около кафе «Бизар» приблизительно в полночь был замечен известный наемный убийца гангстер Лефти Лешаков. Приказано задержать его. Предупреждаем: он вооружен! Повторяю…