Акулы не появляются. Не очень-то много встречается и судов: за шесть дней я заметил всего только один теплоход, движение на океанской дороге довольно редкое.

Ну что ж, погода стоит для моей посудины благоприятная. Ветер достаточно силен для того, чтобы мы уверенно продвигались к Америке, но не настолько силен, чтобы развести опасную волну. Если только на нас не набежит какой-нибудь шаловливый барашек из морского стада, то «Уточка» не опрокинется. Она резво скатывается с волновых склонов, скользит по ним мягко и умиротворенно. В моем воображении возникает фантастическое видение: чудесный космический корабль, величественно и плавно скользящий сквозь бесконечное пространство… Очарованный этими грезами, рисую в бортжурнале мою «Резиновую уточку» в виде летающей тарелки, по периметру которой проходит широкий пояс, усеянный множеством огоньков. Она летит в космическом пространстве, наполненном звездами, планетами и рыбами.

Подходит время завтрака. Я усаживаюсь на свой матрас и приваливаюсь спиной к экипировочному мешку. В ожидании дневного тепла набрасываю на ноги спальник. Развешенные на шнурах рыбные ломтики за два дня уже наполовину высохли и их можно жевать. Дорады выходят на дневное дежурство в море и на прощание несколько раз пинают «Уточку» снизу.

Восемь добытых нелегкой ценой пинт воды я бережно храню в трех банках, в двух пластиковых мешках и в расходной емкости. Моя мясная лавка доверху набита рыбными палочками. Для переваривания сырого рыбного белка организму требуется меньшее количество воды, чем для усвоения жареного или сушеного, поэтому я стараюсь побыстрее съесть как можно большую часть своего улова. С течением времени рыба все более засыхает, в связи с чем я перехожу на режим строжайшей экономии и затеваю очередную рыбалку.

Определенное беспокойство вызывает у меня состояние кишечника. Дугал Робертсон описывает случай отсутствия всяких проявлений кишечной деятельности у одного пережившего крушение человека в течение тридцати дней. В принципе, это можно объяснить незначительным объемом принимаемой пищи, вследствие чего в кишечник просто очень мало что попадает. Я не чувствую никаких позывов, но меня беспокоит геморрой. Ведь если кишечник внезапно заработает, то передо мной вплотную встанет угроза серьезного кровотечения, которое очень трудно будет остановить и залечить. Я делаю упражнения, позаимствовав кое-что из гимнастики йогов: наклоны, повороты, изгибы, потягивания, и постепенно учусь согласовывать свои движения с наклонами, изгибами и колебаниями моей подвижной водной опоры. На тридцать первый день геморрой уменьшается, а небольшой понос отметает мрачные опасения.

Заниматься гимнастикой я могу заставить себя только ранним утром, в сумерках или ночью. Около полудня температура подскакивает выше 30 °С, хотя вполне возможно, что она поднимается и до 300 °С. Я не потею, потому что в моем организме слишком мало влаги. Воздух под тентом плота застаивается и перенасыщается сыростью. В такие часы моя главная задача — поддерживать себя в сознании и присматривать за опреснителем. Голова предательски клонится. Нужно встать, выглянуть наружу. Медленно, потихоньку поднимаюсь на колени, всматриваюсь в играющую бликами голубую воду. Становится лучше, но надо подождать еще несколько минут. Стараюсь сфокусировать взгляд, но глаза не слушаются и то и дело закрываются. Хватаю пустую банку и с всплеском погружаю ее в океан. Лишь бы только не утопить ее, ведь однажды такое уже случилось. Наполнив банку, поднимаю ее над собой и опрокидываю на свои спутанные волосы. Струя прохладной воды массирует шею и приносит облегчение. Еще и еще раз зачерпываю из Атлантического океана, воображая себе, что я зарываюсь в высокую влажную траву где-нибудь в тени развесистой ивы.

Теперь можно потихонечку поднять голову. Поглядеть вправо. Поглядеть влево. Так, хорошо. Приподняться на одной ноге, разогнуть другую. Встать. «Ты отличный парень!» — громко хвалю сам себя, раскачиваясь в полубессознательном состоянии из стороны в сторону. Надеюсь, что таким способом я смогу немного охладиться и проветрить голову. Ветер мгновенно высушивает капли воды, сбегающие по телу и отбирающие лишнее тепло. Иногда этот ритуал помогает. Тогда я выпрямляюсь и в течение нескольких минут сохраняю вертикальное положение. Но бывает и так, что невыносимая тяжесть наваливается на голову, перед глазами мелькают голубые туманные вспышки, и я валюсь с ног, сосредоточив весь остаток сил только на том, чтобы не выпасть при этом из плота. И все же я сейчас нахожусь в лучшей форме, чем предполагал раньше, размышляя о будущем, которое теперь уже настало, хотя в полуденное время я действительно «не способен к координированным действиям», как сухо квалифицирует это состояние Робертсон. Если только мне удастся не потерять контроль над собой, то я непременно доберусь до Антильских островов. Но как долго я смогу еще продержаться в этом аду?

Прикидываю свое местоположение. По моим оценкам выходит, что я нахожусь в 1000 милях к востоку от Гваделупы. В среднем за сутки я покрываю 25 миль. Значит, общая продолжительность моего плавания составит семьдесят дней. Если, конечно, мне посчастливится не проскочить мимо этого острова. Я могу немного регулировать направление дрейфа по ветру с помощью тента, а натянутый за кормой линь расположен под небольшим углом, значит «Уточка» направляет свой неспешный бег на запад с небольшим отклонением к югу.

В письмах, отправленных родителям и друзьям с Канарских островов, я писал: «Ждите меня на Антигуа около 24 февраля». Назначенный срок миновал неделю назад. Правда, в тех же письмах я предупреждал, что пассат в это время года дует еще не в полную силу и я могу задержаться с прибытием до 10 марта. Эта дата наступит еще через неделю, и если тогда начнутся поиски, то вряд ли они увенчаются успехом: ведь я буду все еще слишком далеко в открытом море. По-прежнему вся надежда на то, что меня подберет встречное судно; дома еще нескоро начнут обо мне беспокоиться.

В сотне футов перед «Резиновой уточкой» быстрыми рывками чертит зигзаги акулий плавник. Он невелик, но я все-таки рад, что его обладательница не выказывает к нам интереса. Акула огибает плот и держит путь против ветра на восток в поисках пищи, которую несет Северное Экваториальное течение.

Как и большинство хищников, акулы остерегаются серьезных схваток; покалеченная и ослабевшая акула не может охотиться и рискует вдобавок стать жертвой своих же сородичей. По этой причине акулы начинают нападение с пробного толчка. Если жертва не защищается, акула ее хватает. Они глотают все без разбору.

В акульих желудках можно найти все что угодно, даже лицензионные пластинки и якоря. Узнать бы, как они относятся к резиновым плотам! Я очень рассчитываю, что проверочные толчки позволят мне отвадить от себя непрошеных визитеров. Но с другой стороны, мне вспоминается фильм «Челюсти». Я слышал, что после его выхода на экран были выловлены по крайней мере две большие белые акулы, не уступающие по размерам механическому чудовищу, сыгравшему главную роль в этом фильме: длиной оно было футов двадцать пять, а весило около четырех тонн. Поведение большой белой непредсказуемо. Это настолько огромные, свирепые и сильные хищники, что у них нет естественных врагов, и поэтому они никогда не утруждают себя предварительной проверкой. Их атака внезапна, а мощь такова, что они вдребезги разносят небольшие суда и нападают даже на китов.

Кроме того, существуют еще и косатки, или киты-убийцы. Известны случаи, когда под их ударами гибли сравнительно крупные яхты. Я смотрю на свое копье из алюминия и пластика, которое весит не больше двух фунтов. Укол таким оружием для небольшой акулы будет, наверное, точно укус москита. А в полуденные часы я вообще вряд ли сумею оказать ей хоть сколько-нибудь заметное сопротивление. Хорошо бы поскорее выбраться из этих мест.

Ночами я дрожу от холода, днем изнываю от жары, и только рассветы и сумерки дарят мне непродолжительный отдых. Едва солнце скрывается за горизонтом, как все вокруг тут же начинает охлаждаться. Я устраиваюсь в той же позе, что и по утрам, накрываю ноги спальным мешком, подкачиваю обмякшее тело моей «Уточки» и любуюсь небесной феерией. Ослепительно белый диск время от времени пронзает своим лучом громоздящиеся у горизонта кучевые облака. На Антигуа время только перевалило за полдень. Если бы мой плот шел хотя бы со средней скоростью три узла, я бы давно уже был бы в тихой гавани. Ничего, как-нибудь доберусь, если только найду в себе такие силы, о которых даже и не подозревал в прежней жизни.