«Первое, на что я обратил внимание, приехав в Москву, — огромное количество нищих и нищенок на улицах, на вокзалах, на станциях метро, в подземных переходах. Отношение к ним москвичей отрицательное, но не презрительное — скорее завистливое: они умеют то, чему еще не научились те, кто их осуждает. Мне рассказывали, что нищие берут напрокат детей, и сердились, когда я выражал сомнение и спрашивал, откуда это известно.

Некоторые считают московских нищих подпольными миллионерами и даже требуют произвести у них обыски. Во всяком случае, в конфликте анонимной нищенки и популярного телерепортера большинство зрителей встало на сторону последнего.

У меня был по поводу этой передачи спор с вполне разумным и образованным четырнадцатилетним подростком Алешей, который и рассказал мне первым об этой передаче.

Где-то уже к концу рабочего дня репортер вместе со своей командой, телекамерами и микрофонами подошел к нищенке и поинтересовался, сколько она сегодня заработала. Нищенка отказалась удовлетворить его любопытство, тогда репортер силой выхватил у нее сумку и на глазах у миллионов телезрителей сосчитал ее дневную выручку, которая составляла, кажется, несколько сотен (хотя не исключено, что в сумке находились и другие деньги — не только сегодняшние).

Алеше очень понравилась эта передача, и он пересказывал ее мне возбужденно, взахлеб. По его словам, передача имела огромный успех, на следующий день о ней только и говорили, восхищаясь находчивым репортером и осуждая подпольную миллионершу.

— А у вас бывают такие передачи? — гордо спросил меня Алеша.

— У нас такие передачи невозможны. Во-первых, полиция бы арестовала репортера за приставание к нищенке, устроенную им потасовку и покушение на чужую собственность. Во-вторых, ему пришлось бы немедленно уйти с работы, потому что большинство американских телезрителей — в отличие от советских — резко бы осудило этого телерепортера за безобразное поведение.

Алеша был потрясен американскими нравами не меньше, чем я — советскими. Вместе с отцом Алеши, моим давним приятелем, мы в конце концов убедили его сына в том, что телерепортер, мягко говоря, превысил свои полномочия, но как убедить в этом самого репортера и многочисленных его поклонников, которые ставят его на одно из первых по популярности мест?

Я вообще заметил, что мои телевизионные вкусы далеко не всегда совпадают с общесоветскими, но в данном случае речь идет не об эстетике, а об этике».

У нас десятилетиями выступали по телевизору в роли международников, знатоков Запада люди с двойной моралью. Отлично представляя себе, что на самом деле представляет собой «загнивающий Запад», они несли ахинею и дезинформацию с экрана, потом писали подобные же книги, получали такие же ученые степени, преподавали технику этого манипулирования студентам. Характерно, что этих профессиональных врунов никогда в одно и то же время не использовали в двух ипостасях: пропагандист на телевидении и советник МИД (ЦК КПСС, Совмина и т. д.). В наших верхах всегда делали различие между стереотипами массовой пропаганды и реальной политикой, но различие это всегда было не очень существенным. В странах Запада самые талантливые звезды от журналистики, советологии становились одновременно и весьма почитаемыми людьми в политике, в академических кругах. Ричард Пайпс, Збигнев Бжезинский — у нас их столь часто обкладывали матом в годы застоя, что сегодня фамилии этих корифеев особо представлять нашей аудитории не приходится. А Элен Карер д'Анкосс, советолог с мировым именем, которую знает каждый француз по ее нередким выступлениям по телевизору, — в 1990 году она стала третьей в истории Франции женщиной, избранной в состав Французской академии.

Информационная война в эфире кончилась 21 августа 1991 года

Информация — это власть, это очень важный стратегический товар. Диктатор, ограничивающий распространение нежелательной для него информации, выигрывает в том, что удерживается в кресле, но при этом он оболванивает свою страну, которая спустя два-три поколения превращается в интеллектуальную пустыню. В течение одного только месяца (!) Гамсахурдиа сумел перевернуть в Грузии все вверх дном и поставить республику на грань гражданской войны. В сентябре 1991 года, теряя почву под ногами под натиском сил демократической оппозиции, он распустил парламент, отключил телевидение московское и республиканское, ликвидировал практически всю местную прессу и запретил печатание на месте и распространение в республике всех московских газет и журналов. А также отменил на неопределенное время занятия в школах и вузах, фактически перестал платить зарплату интеллигенции, наказав ее таким способом за оппозиционные настроения. В довершение всего свез в Тбилиси на сотнях автобусов своих сторонников со всей республики и организовал перманентный многонедельный митинг в свою поддержку перед собственной резиденцией.

В Москве коммунистические силы до и после вильнюсских событий января 1991 года действовали чуть-чуть более осмотрительно, так как во что бы то ни стало желали не рассориться окончательно с Западом. Но военно-промышленный комплекс при поддержке КГБ и прочей партийной номенклатуры упорно вел информационную войну против демократических сил. Последним, слава богу, было что противопоставить коммунистам-ортодоксам. В 1991 году самые яркие умы КПСС перешли на сторону демократов, и это было главным достижением борьбы за общественное мнение. Телевидение превратилось в последний плацдарм борьбы коммунистов за ускользающую от них власть.

«Главное стремление — помешать информационной независимости России». Таков был заголовок интервью председателя Всероссийской телерадиокомпании Олега Попцова корреспонденту «Независимой газеты» (21.3.1991) Сергею Фомину:

«— На пресс-конференции, посвященной своему вступлению в должность председателя Всесоюзной государственной телерадиовещательной компании, Леонид Кравченко сказал, что в отношениях с Российской телерадиокомпанией „возникла ситуация, которую невозможно решить сразу и безболезненно…“

— Для всесоюзной компании российская — конкурент. Конкурент малоприятный, не разделяющий взгляды председателя на массовые средства информации, их роль в процессе обновления общества, и потому — конкурент раздражающий. С другой стороны, думаю, что Л.П.Кравченко понимает: российского телевидения и российского радио не может не быть.

— Он подчеркнул, что идея раздела собственности бывшего Гостелерадио для него неприемлема. И что ни одна из республик, кроме России, не претендует на это…

— Россия из всех республик занимает самое неравноправное положение в информационной сфере, имея свои жалкие 5 часов радиовещания в день и 7,5 часа телевизионного в неделю. Во всех республиках ретрансляционные радиорелейные линии от столиц до областных центров принадлежат им. В России — это собственность Союза. За что такая несправедливость? Отсутствие собственного телевидения и радиовещания для России — это паралич управления республикой, ее экономикой, культурой.

России предстоит подписывать Союзный договор, и в такой ситуации она придет к нему неправоправной. Должны быть гарантии равенства, республика вправе предъявить экономические претензии Центру за ущемление своего конституционного права на свободу информации собственных сограждан. Это, кстати, конституционная обязанность и парламента, и правительства.

Российский парламент блокирован, он раздражен неисполнением собственных законов. И это раздражение справедливо. Помимо саботажа законов консервативными силами на местах, граждане республики о них просто ничего не знают. В то же время дух разлада, раздражения Центра по поводу несговорчивости России, ее руководства, не пожелавшего отречься от принципов суверенитета, создает ситуацию информационной блокады, ибо Центральное телевидение противостоит концепции самостоятельности России и не скрывает этого.