Владислав Былинский

Крылатые ведьмы

Иногда, в скучную минуту, я украдкой бросаю взгляд вверх, на равнодушную перевёрнутую бездну. Я был там.

Теперь ни к чему гадать и переиначивать события, наводить глянец на самое героическое деяние нашей замечательной истории. Даже тень на него ронять совершенно ни к чему. Гиблое дело -- сослагательное наклонение. Слишком поздно бить себя в грудь, выкрикивая петушиное "если бы". Колесо раскрутилось, и мы убегаем все дальше в светлое завтра. Процесс необратим, птицы исчезли.

На длинной магистрали, спиралью соединяющей Великие Пуповины с Извечной Пустошью, они частенько поджидали нас: тоненькие, юные, с неразвитыми крыльями и доверчиво распахнутыми глазами. Они появлялись внезапно, на заре, с них стекал туман и уплывал назад, в синие дали; искрился и розовел под первыми лучами нежный пух; вокруг никогда не наблюдалось никаких следов, ересь воздухоплавания сама собою зарождалась в умах, и никто не мог противиться соблазну перемен. Нечаянно встречались на пути во влажной лесной траве, иногда -- в пыли пустыря, а чаще всего -- прямо на гудящей асфальтной ленте; кружась в лебедином танце, заставляли наши сердца тревожно вздрагивать при виде бешеного стада ревущих машин, пролетавших впритык к ним в надежде втоптать в грязь их чарующую безмятежность. Тогда мы брали их с собой.

Мы брали их собой, а, может, это они брали нас с собой, -- появлялись следы, слабые оттиски невесомых лапок в пыли и песке, на широких бороздах, оставленных нами; следы переплетались, затем ночь стирала их с поверхности планеты, а количество упавших звёзд чуть-чуть возрастало. Наспех приготовленное питье, тихая музыка, зелёное листвяное мерцание у потолка, черно-белые полосы на дрожащей стене, прерванная мелодия, немигающий взгляд. Небрежно сброшенные перья, полуночное небо на расстоянии броска, короткий птичий вскрик, восторг подъёма, освобождение от оков. И -- блаженное парение, странная легкость души.

Лепет, слова начинают изменяться, в словах появляется необыкновенная ясность; детское смешливое словотворчество сопутствует вертикали. Когда летишь -- смеешься. А потом не до смеха. Там, в чёрном выгнутом море, позволяющем приближаться и видеть, но всё-таки видеть издалека, из-за кем-то очерченных пределов, -- там нам чудится слишком многое, многократно переотражённое в чужих глазах; там уносят за тридевять земель залётные ветры; там встречаются ангелы и плещется над глубинами неземная музыка. Небеса -- смесь времён, наслоения грозных световых фронтов; наука давным-давно выяснила, что свет не стареет, и мы наблюдаем звёзды через сотни лет совершенно не изменившимися.

Звёзды были так близко.

Утро, ослепительный дождь из дыр в крыше, сквознячок через высаженные стекла, -- осколки, сор, везде-то зачем, могла бы ограничиться кухней, лунная птица, дурочка, сказка о семи ветрах и драконе. Жила-была курочка ряба, да не простая, а золотая; улыбнись, ну же, осколки -- ерунда, залечим. Главное не это, главное -- мы там побывали, главное -- лад да любовь. Скажи-ка, я не обижусь, ты до вчерашнего никого туда не сопровождала? А что -- я? Нет, никогда ещё я не находился так высоко. Никогда не доводилось посещать поднебесье. Славно там.

Салат из зелени, света, и чуть-чуть соли добавь, вот так; ты права, здесь очень мило. Ну конечно, радость моя, всё для тебя и всё по высшему разряду; даст бог -- обустроим нашу нору всем на диво. Чуланы блестящим завалим, в холодильниках -- отборные червячки да зёрнышки, у изголовья -- шлем виртуальный. В будущем. Это мои заботы; ты летай! Тебе нельзя не летать. Давай и днем попробуем разочек, согласна?

И вечером, и в разную погоду, и вокруг знойной южной луны, и в предрассветном безмолвии тоже.

Месяц прошел.

Мёд у нас закончился и масло. Не забудь соль, ты всегда забываешь соль, ты забываешь о разных пустяках, из-за разных пустяков всегда мы портим настроение друг другу. Глупо, правда? Жаль, что уже, что позади, казалось -- что-то там такое… Такое, что не опишешь, казалось мне, наплывы сфер, звенящие огни на хрустальном ходу, а теперь -- то ли померещилось, то ли унеслось, исчезло почему-то. Заботы отвлекают, да и полёт уже не тот: потяжелела она, повелительница снов, обретя земную оболочку.

Ну а мне-то зачем?.. Не обо мне речь. Пойми: у меня работа, за всё надо платить, прихожу -- с ног валюсь; зато питание у нас качественное, обильное, превосходное у нас питание. Я не ты, мне крыльев не растить, -- о тебе хлопочу. Что беспокоишься, пташка моя, что так шумишь? положись на меня, на меня можно положиться, за мной как за стеной.

Да ладно, мужики, ничего особенного, здорово там, в самый первый раз дух захватывает, -- но привыкаешь потихоньку. Вот что я доложу: в глаза им не смотри. Не верь глазам. Лучше сразу за крылья хватай. Пощупай, не стесняйся, -- дрожь должна быть, как в проводах под напряжением; а если что -- сразу давай задний ход. Вон их сколько, выбирай! Признаюсь по секрету: поздно я это понял, теперь-то куда мне? От судьбы не сбежишь. Адресок дам, а как же, не пожалеешь. Но с тебя, Митяй, причитается. И поосторожнее с ними. Понимаешь, дело в том, что пришлые они. Пришельцы. Перелетная раса, вот в чем суть. Поэтому: кивай и соглашайся для виду. Не раскрывайся, не подставляйся. Если это и обман, то нас возвышающий, ты понял? Некого винить. Меня винить без толку: я червь земной. Как и ты. Багаж предков, клеймо происхождения, рожденный ползать пуповину не перегрызёт.

Эй вы, бездельники, кончай базарить, дел невпроворот!

Нет, сегодня не выйдет, сегодня деловой визит. Сорочку погладить, щетину второй раз на день прополоть. Башмаки млечные на копытца… зря ты раскудахталась, хозяюшка, для тебя же и стараюсь. Вечер ответственный, не до игрищ… говорю же -- деловой… никаких, значит, пташечек, никаких тебе вольностей, скукотища, жалко меня, верно говорю? Будь паинькой, смотри за цыплятками, а я -- в бой.

Рано или поздно одна из них задерживается у тебя надолго, навсегда, и не в заоблачных делах причина этого. Как раз наоборот. Как раз в заоблачном она, возможно, страус форменный; но ты уже понимаешь, что лишь поначалу, в самых первых твоих восхождениях (ты ещё не готов к вертикали и без особых эмоций дышишь высотой, ты даже не поднялся -- снизошёл, позволив высоте приблизиться; ты думаешь, что полёт -- это навек, а подружка твоя -- одна из многих ждущих тебя на Магистрали; ты естественен, как камень, брошенный в солнце) -- только при первых взлётах по-настоящему доступны небеса. Поздно выискивать летунью, с которой -- в связке навек: сразу надо было, пока воздух держал и света глазам хватало. Никто не может извиниться перед Вседержителем и с легкой душой повернуть вспять, к исходному раскладу. Его вначале заставят расплатиться за бездарно проигранную партию.

Ну и что? В моей курочке есть своё неброское обаяние. Назовем её, для нейтральности, чайкой. Чайка по имени… но что-то не туда меня заносит. До чего крикливый народ чайки эти! Не могу видеть их воспалённые глупые глаза. Галдёж, истерические всхлипы на рассвете. Как спалось, ласточка, уточка, страусёнок. Где же твой стратосферный инверсный шлейф. Да, неплохо бы слетать куда-нибудь. В "Белых ночах", говорят, мебельный отдел открыли, вняли чаяниям масс. Называется -- всё для яйцекладущих. После ворот новых и пристройки возьмёмся за птичий двор с оранжереей, сауной, гаражом подземным, -- транспортный вопрос начнём поднимать. Было бы здоровье, остальное приложится. Всё что нужно сделаем. Зал зеркальный, насест в розовых тонах…

Пускай радуются, кудахчут себе, нехай клювы оттачивают.

Ну, Митяй, и пташка у тебя, диаволица, я к ней с лицевой стороны на выстрел не подползу, боюсь. Заклюёт. И моя старуха с неё пример берет, долото растит калёное, -- знаю, уже испробовал. Больно, а куда денешься?

Какие, к чёрту, небеса? Не до небес ни им, ни нам. Они, позабыв летать, лепят сообща лабиринт, длинный тягучий путь в никуда. Подчиняясь таинственным инстинктам, стучатся в гулкую земную грудь. Их теперь упрашивать надо, но все равно не могут они, раздавшиеся вширь, в глубину глядящие. В недра. Там, в тиши и немоте, что-то страшное и недоступное затевается, игры колдовские, всеобъятный пристрастный суд, там кипит варево и вершинами вниз вгрызаются в камень диковинные дерева. Они, подруги наши боевые, как-то одинаково теперь выглядят, словно маски надели, словно маски те на-гора выдает суровый куриный идол, общий для всех для них. Снова птицы в стаи собираются: которая из них -- моя птица счастья? Эта? Прикипев к телефонам, ведут они таинственные переговоры о сущем и кодируют свои загадочные замыслы непереводимым кудахтаньем. Такие величественные, бесчувственные, тоскующие по небу, но уже не сознающие этого. Протяжно по утрам кричащие, беспокойством исходящие над хозяйской властностью своей. Из-за зёрен, петушков да места за изгородью окончательно спятившие. Повязанные тайным единством, но ради лишних крох в дым расплевавшиеся друг с дружкой.