Николай Бенедиктов

Русские святыни

Москва

Алгоритм

2003

ББК60

Б 46

Бенедиктов Н.А.

Б 46 Русские святыни. — М: Алгоритм, 2003. - 272 с.

ISBN 5-9265-0096-6

ОТ АВТОРА

Одни и те же слова в устах различных личностей несут разный смысл. Например, когда худой аскет говорит голодному фразу о том, что «не хлебом единым сыт человек», то становится понятно его желание успокоить и укрепить человека словами. Когда же нечто похожее произносит сытый и богатый нищему и голодному (вспомните гоголевскую «Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»), то эти слова говорят о спеси и пренебрежении, звучат издевательски, и у слышащего могут вызвать только злобу и ненависть.

Или другой пример. Академик И. П. Павлов перекрестился на колокольный звон, и увидевший это милиционер с тремя классами образования пренебрежительно изрек: «Эх, темнота, темнота!» Ясно, что эта «темнота» в данном случае отмечает скорее милиционера, нежели академика.

Поэтому мне кажется важным представиться. По отцу мой род идет из семьи священников. Занимаясь историей семьи установил имена предков-священников за 200 лет. Дед — Андрей Николаевич Бенедиктов, или отец Андрей (1885–1937), в 1937 был расстрелян, в 1957 году реабилитирован, в 2000 году канонизирован, т. е. причислен к сонму святых как священномученик. Об этой скорбной истории я опубликовал ряд материалов. Человек он был весьма начитанный и патриотически настроенный. Никаких «признаний» или «показаний» на других на следствии не дал, заявив: «Разговор со мной на эту тему будет бесполезный». Однако стоит отметить его фразу: «Церковь не враг социализма, а даже может способствовать его продвижению». Эти слова вряд ли могут быть истолкованы как попытка примениться к обстоятельствам, ибо этого «применения» не видно по всему тексту допроса и по всем ответам. Скорее эта фраза — следствие идей «религиозного социализма», с которыми он был знаком1. Так, от него до меня, кроме Библии и книги Фаррара о Христе, дошли книга П. Флоренского «Столп и утверждение истины» и Полное собрание сочинений Иоанна Златоуста, отмеченные социалистическим настроем. Сыновья отца Андрея прошли фронт, стали весьма видными учеными (физик, математик, лингвист-психолог, историк). Мой отец — Бенедиктов Анатолий Андреевич(1915–1976) доктор исторических наук, профессор, автор ряда работ по Индии, Индокитаю, Афганистану, Таджикистану. Я закончил историко-филологический факультет Горьковского университета, защитил кандидатскую и докторскую диссертации по философии, профессор Нижегородского университета, автор работ по истории, теории истории, истории русской, марксистской, зарубежной философии, по аксиологии. Мать — Евгения Ивановна (урожд. Куликова; 1922–1994) была учителем, ее многочисленные родственники — рабочий класс Горьковского автозавода.

Все сказанное подчеркивает два обстоятельства. Первое: все предки брали в руки оружие только для защиты родины. Второе: они не принадлежали к правящей верхушке и на жизнь зарабатывали трудом. Не Разгоны и не Волкогоновы, не Ельцины и не Калугины. Среди них есть жертвы, но палачей нет.[1]

Я в конце 1989 уже доктором наук был приглашен на работу в Нижегородский обком и в 1991 году был секретарем обкома по идеологии. Участвовал в восстановлении КПРФ, с 1998 года — первый секретарь Нижегородского обкома КПРФ, с 1999 года — депутат Государственной Думы. Все это время оставался профессором Нижегородского университета и в это «философское» время выпустил ряд книг.

Вкратце вот те соображения, которые хотелось бы высказать читателю. Как-то я спросил отца, когда он понял, что мы в Отечественной войне победим. И услышал удививший меня ответ: «В конце августа 1942 года». Ответ удивил потому, что конец августа 1942 года — время наибольших успехов немцев; 23 августа 1942 года гитлеровцы вышли к Волге в районе Сталинграда. Отец пошел воевать на Ленинградский фронт из Ленинградского университета достаточно взрослым и знающим человеком. В апреле 1942 года его одним из последних караванов по Ладоге вывезли в госпиталь на Большой земле в тайге, и в госпитале, слушая сводки Совинформбюро, он болезненно переживал немецкие успехи: география названий говорила сама за себя. В конце августа, по рассказам отца, он был выписан из госпиталя и доковылял на костылях до железнодорожной станции. И вот тут, как он говорил, от души отлегло: «Смотрю, поезда идут по расписанию, никто просто так не шляется, все работают, все при деле, везде порядок. Ну, думаю, раз в России порядок, тогда Европе не устоять!».

Мне ответ показался убедительным: России нужен четкий порядок, чтобы выбираться из несчастий. «Но что это за порядок, — спросил я отца, — это жесткость и „каждому в морду“? Его ответ был, мне думается, весьма убедителен: „Вовсе нет. Совсем наоборот. Режим в 41-м был гораздо более жесткий, чем в 1942 году. Перед строем полка расстреляли опоздавшего на фронт из отпуска на два часа. Полк это событие тяжело переживал. Каждый понимал, что отпускник виноват. За два часа опоздания полк мог быть разбит и по его вине. Однако этот отпускник не враг (бежал он на фронт, а не с фронта), а потому в 1942 году по известному приказу № 227 „Ни шагу назад!“ он был бы отправлен в штрафную роту. Наказание было бы соразмерно проступку, и этот порядок казался осмысленным и справедливым. То же самое касалось и смены армейских уставов: вводились, например, траншеи-окопы вместо одиночных ячеек и т. п. Иными словами, России нужен порядок, который народом воспринимается как осмысленный и справедливый. И это мне запомнилось: России нужен осмысленный и справедливый порядок! Это русский ответ! К этому ответу меня приводили и все мои последующие исследования.

В эпоху Просвещения в ХVШ веке человек казался совершенным механизмом, машиной. О нациях не знали. Идеалом был космополит — гражданин мира. Схема истории казалась сложенной из двух ключевых элементов: человек — человечество. Различия национальные казались производными от климата и географии. Поэтому один и тот же Томас Пейн мог писать декларацию Американской и Французской революций, а Лафайет участвовать в революционных свершениях Америки и Франции. На этой идеологии многовековой давности родились США, и пытаются ее проводить в жизнь наши реформаторы. США появились без предисловия и без родителей и как бы написаны на чистом листе бумаги, поскольку публика собралась или безродная, или отказавшаяся от предков. Однако эти же идеи в Европе привели к страшным потрясениям, показали всю свою ложность и привели к 25 годам наполеоновских войн. Вместо мира и братства — войны и резкие социальные противоречия, вместо равенства и братства — нувориши (новые богатые хамы), вместо свободы — железная узда на эксплуатируемых. Немцы первые поняли, в чем дело. в чем одна из ключевых ошибок. Они открыли романтизм как дух новой эпохи, диалектику вместо логики рассудка, и открыли нацию как особый элемент человечества. Фихте в „Речах к немецкой нации“ заговорил языком новой эпохи. Немцы писали о том, что нельзя каждой нации навязывать безликий порядок (Кодекс Наполеона), что каждая нация вырабатывает исторически свой порядок, стиль, культуру. С тех пор и схема истории стала выглядеть как „человек — нация — человечество“. И попытки языком Просвещения пользоваться сегодня как новинкой смешны и страшно разрушительны. Неграмотность наших реформаторов связана как раз с этим.

Русский народ всегда и во все эпохи вырабатывал одну и ту же схему управления. Об этом писали такие идеологически различные люди, как Алкснис и Константинов, Хасбулатов и митрополит Иоанн. Всегда в России управление включало в себя как бы три ствола: исполнительную власть, народовластие и систему святынь. Исполнительная власть внешне наиболее бросается в глаза, и она всегда достаточно жесткая (иначе анархически-свободолюбивый народ не подчинишь). Но она будет делать только то, что обсуждено в другом стволе народовластия. Этот ствол был в России всегда: вече и народные собрания, мирские сходы, земские соборы, дворянские собрания, партийные и профсоюзные собрания и т. п. Обсуждалось все, и здесь вырабатывались все решения. Однако душой и сердцевиной всего являлся третий ствол святынь или ценностей. Если здесь были ясность и единство народа, тогда была основа для обсуждения и решения. Если же здесь не было пресловутого „консенсуса“, то наступали смутные времена. В этом корень катастрофичности русской истории. Система ценностей и есть то, что объединяет народ. Если она размывается, то внешне государство может сохраняться. Однако сотрясения грядут, и мощное государство вдруг развеивается как дым, рассыпается как карточный домик. Так было в феврале 1917-го, так было в 1991-м. В. Розанов в своем „Апокалипсисе нашего времени“ удивлялся именно этому обстоятельству, т. е. тому, как мощная империя исчезла в два дня. Современнику это напоминает 1991 год. Однако и собирается Россия вновь столь же внешне неожиданно. Испытания и трагедии смуты восстанавливают систему святынь, и тогда быстро как в калейдоскопе возникает надстройка государства. Как в насыщенный раствор вносят кристаллизатор… и после убийств офицеров в 1918-м уже в 1920-м — „Даешь Варшаву!“. Россия — страна идеократическая, и это лишь современный заменитель слов „Святая Русь“. Без системы святынь мы не сможем жить. И сегодня идет скрытый процесс восстановления системы святынь, ценностей и связи времен и поколений.