Тепло излучая, дарило упругости негу...
И плоть ожила, хоть была неподвержена тленью.
Хлыст боли был первым, что встретила плоть в этом мире, а стон первым звуком,
Который так странно повсюду предшествует пенью.
И Ветер себя ощутил жертвой, загнанной в угол...
И радость иных ипостасей своих ощущая, вознесся над миром,
Возжаждав свободы и силы, спеша от недуга.
И ткнувшись в холодную стену громадной квартиры,
В которую звезды с тоски были вбиты по самую шляпку когда-то,
Он глянул в себя, иные найдя ориентиры:
Там мир треугольный в пространстве висел, виновато
Сверкая на солнце, как сыр у вороны украденный хитрой лисою.
Сферический сектор - к сферической ране заплата...
Укутанный воздухом, словно песчинка росою...
И светлая точка к вершине ползла по ребру, чуть заметно сверкая
Слезой, что в морщинах разлука искусно рисует.
А если слеза, то, скорей, не ползет, а стекает...
Куда?!.. Если Мрак окружает скрещенье трех линий бездонно и слепо.
Куда мы уходим, когда в нас любовь иссякает?..
И понял Поэт, что разлука с твореньем нелепа.
Что создано нами - вне времени нас продолжает, пока не погибнет.
А живо покуда - по образу тоже нас лепит...
И ветром опять он помчался к воскресшей Богине,
Желая спасти, уберечь и взлелеять...
И жаркая потная масса
Метнулась навстречу безумной упругостью линий
И хрипом, и потом, и болью пронизанной трассой...
Стеною стал вязкою Ветер пред грудью Оленя, и бег, замедляясь,
Стал поступью мягкой, как будто Олень только пасся.
Утих буйный Ветер... Наездница встала, шатаясь,
На ноги, руками держась за корону оленью, как дети за руку,
К скрещенью трех линий, не видя его, приближаясь...
И вдруг побежала, увидев речную излуку,
Как будто бы дома родного внезапно сверкнули открытые окна.
Почувствовал Ветер - творенье идет сквозь разлуку,
Легко обрывая приязни их юной волокна,
Послушная зову, который из мрака, коснувшись вершины, донесся.
Олень же стоял недвижимо... Глаза с поволокой
Застыв, как две точки тревожных за знаком вопроса,
Вослед ей смотрели покорно и мудро, исполнившись грусти извечной,
И трепетом вздохов в тиши ее провожали березы...
Стволы их светились в тени, как церковные свечи...
И радостно здешним казалось ее одеянье
То ль феи, живущей в цветах, то ль юной русалки достойно
Из утренних рос, из подземных ручьев, да из радужных нитей,
Из брызг водопада, из слез, из тумана дыханья,
Из жертвенных капель дождя, усмиривших пожар сухостоя,
Из вешней капели, из первых снежинок, из связи незримой событий...
Мимо речушка! И озеро - мимо!
Зов, что влечет ее неудержимо
Вовсе не слово, не стон и не песня,
Но ощущение: душно и тесно!
Пусть живописна вокруг несвобода,
Ласково солнце, чудесна погода
Душно и тесно, как в трюме тюремном!
Тошно, как будто на ложе гаремном!..
Узкой тропинкою вьется надежда
Между сомнений и слабостей между...
Лес за спиною, родник и поляна,
А впереди - лишь полоска тумана,
Да вездесущие сумки-бездонки...
Дверь - то ль из дерева, то ль из картонки
Точкой - у мира на самой вершине,
Точкой скрещенья трех граней, трех линий...
И содрогнулся от ужаса Ветер,
Вспомнив о некогда жившем Поэте:
Площадь... Гостиница... Женщина... Вечер...
Кто это чудо?!.. Мессия ль!.. Предтеча?..
В сумерках вянут отцветшие лица... Было ль все это?.. Ужель повторится?..
Или смешались концы и начала?..
Хлопнула дверь... Стало в мире печально...
Завыл горько Ветер и слету ударился в двери
В надежде прорваться, протиснуться иль просочиться.
Еще не умел он смиряться с такою потерей И вовсе не жаждал такому уменью учиться.
Но не было двери, а было прозрачно-пустое пространство.
И не во что было слепому отчаянью биться.
И ждали, и звали... Одно от разлуки лекарство
Всемерная жизнь, где наполнено смыслом любое мгновенье,
Где в вечном движеньи - единственное постоянство.
Стал Воздухом Ветер, вдыхаясь и благоговея
Пред всем, чему жизни дарил бесконечно прекрасное чудо.
И вскоре себе самому б ни за что не поверил,
Что жизнь эту мог превратить в бездыханную груду.
Он понял, что к этому миру любовью навеки придышан,
Не жаждет, не ждет избавленья себе ниоткуда...
Но в Путь он пошел, чтобы стал Голос Истины слышен!..
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ВЕСТЬ
Город есть город - стандартно-бытийная проза
С чуть слышимым ямбом беспечно влюбленных сердец...
А в остальном - заскорузлая проза без ритма и смысла:
Пропыленная чешуя крыш, оставленная гладкими змеями улиц
на придорожных камнях-домах,
Аллергические кустики зеленых насаждений,
Облысевшие метлы деревьев, воткнутые пьяными дворниками
заостренными черенками в асфальт,
Заброшенность одинокого прохожего, И устремленность толпы в никуда...
Нервная система телекоммуникаций, кровеносная - электроснабжения...
На этом физиологическую аналогию можно было бы оборвать,
потому что за клоакой канализационной системы
мы будем вынуждены заняться поисками анального отверстия...
А сие невыполнимо, ибо городская свалка
лишь одно из бесчисленного их множества.
Во что же мы превратим поэму, занявшись перечислением анальных отверстий современной цивилизации?!
В венок проктолога?...
Я вовсе не иронизирую!.. Нет ничего важнее анального отверстия,
в нем центр мироздания, когда оно болит!
Да не дадут мне соврать страдальцы-геморойщики...
Однако, аналогия не обрывается...
Но у каждого свой предмет.
И один не лучше другого, когда все они на своем месте...
Поэту - поэтово!...
А для Поэта Город всегда остается поэзией,
Даже если выглядит он, как проза
Это только на подслеповатый взгляд и на глуховатый слух.
У Поэта любая проза превращается в свободный стих,
Потому что так - Он ее видит,
так - Он ее слышит,
так - пытается дать увидеть и услышать своим читателям.
Что может быть поэтичней старого облезлого уличного фонаря, подслеповато понурившего голову, пытаясь рассмотреть прохудившиеся носки своих ветхих шлепанцев - концы кабеля торчат во все стороны!?.. Ох, быть беде...
Ну, чем не сказочный персонаж - большая серая крыса, одиноко и терпеливо ждущая на краю водосточной канавы своего Крысолова с волшебной дудочкой?..
Поэзия в Городе была - для того, кто был способен ощутить ее.
Другая беда - уже давным-давно в нем не было Поэта.
Однажды, поговорив с какой-то Женщиной и Девочкой,
Он вдруг, вроде бы ни с того ни с сего, полез на стенку Гостиницы,
которую в своих стихах называл Белой Дорогой.
И запросто зашагал вертикально вверх, пока не исчез из поля зрения...
С тех пор Поэта никто не видел. Но ждали...
Слишком уж чудесным было его Восхождение, чтобы оно окончилось ничем.
Всякое чудо должно иметь смысл или, по крайней мере, рациональное объяснение.
Так хочет человек. И никто не в силах запретить ему хотеть.
Поэта не было, но Город начал читать Его стихи, перепечатывая их с оберточной бумаги на глянцевую, офсетную, рисовую - одна другой краше. Город собирал их по строкам и строфам из ящиков, мешков и углов сторожки, где Поэт жил и работал...
И небольшой круг Его слушателей-почитателей, некогда приходивших к нему на площадь перед Гостиницей,
Стал Кругом Глашатаев, Апостолов и Главных Хранителей Наследия.
И с их помощью Город только-только начал осознавать,
Что н е к о г д а в Г о р о д е б ы л П о э т!..
Почему-то для того, чтобы обрести, надо потерять...