Агния Кузнецова

Свет-трава

Глава первая

Время перешло за полночь. Прощальный вечер был в полном разгаре. Давно закончился ужин, и выпускники веселились вместе со своими гостями: играли, танцевали, пели хором.

Небольшая компания десятиклассников разместилась в школьном саду прямо на траве.

На скамейке сидели только старшая пионервожатая школы Мария Владимировна, или просто Машенька, как за глаза называли ее ученики, и Саня – гостья из соседней школы.

Как-то сам собой завязался интересный, близкий каждому разговор. Десятиклассники с увлечением рассказывали друг другу о том, почему они выбрали ту или иную специальность.

Говорил Игорь Пересветов, на редкость высокий, с юношески неуклюжими и длинными руками и ногами, с волосами, подстриженными ежиком. Немного вздернутый нос и приподнятые белесые брови придавали его лицу самоуверенное и даже немного заносчивое выражение.

– Вопрос о специальности я решил несколько лет назад, и никакие сомнения по этому поводу меня не мучат. – Он помолчал, сорвал с тополя маленький, еще клейкий листочек и, прикрывая глаза, с наслаждением понюхал его. – Еще в пятом классе, на уроке литературы, сочинение на тему «Кем я хочу быть» я начал так: «Я буду поэтом». И если бы в десятом классе Петр Петрович предложил мне написать сочинение на эту тему, я начал бы так: «Не знаю, буду ли я писателем, но хочу быть им и для этого сделаю все возможное».

Игорь говорил легко и уверенно, точно все то, что думал он, было бесспорным. Так обычно говорят способные, начитанные, а потому и уверенные в себе молодые люди.

Из открытых окон школы неслись не совсем стройные звуки оркестра. Там с увлечением отплясывали русскую. Яркий электрический свет падал на Игоря. Он продолжал:

– Я полюбил художественное слово и, когда по-настоящему почувствовал и понял его великую силу, решил отдать ему свою жизнь. Был такой случай… – И Пересветов напомнил своим одноклассникам один затерявшийся в памяти день.

Директор школы Петр Петрович преподавал литературу. Однажды он дал задание выучить стихотворение Пушкина «В Сибирь». Игорь и большинство учеников этого не сделали.

«Как же так? – огорченно развел руками Петр Петрович. – Не понимаю, как могло не захватить вас такое совершенное произведение искусства!» Он вышел на середину класса и, заложив руки за спину, начал на память читать стихи.

Класс замер. Таким ученики еще никогда не видели своего учителя. Вдохновенное лицо помолодело, расширенные, потемневшие глаза, казалось, видели тех, к кому обращены эти строки. Вздрагивающие губы медленно роняли слова, такие сильные и проникновенные, что по спинам слушателей пробегал холодок.

– Я очень хорошо помню этот урок! – воскликнул Федя Власов. – Как сейчас, вижу Петра Петровича!

Федя сидел на траве, прислонившись спиной к дереву. Он сосредоточенно слушал Игоря и пальцем крутил пряди светлых, будто выгоревших волос. Такой цвет волос бывает у деревенских мальчишек, которые с непокрытыми головами длинные летние дни проводят под солнцем. Его широкое приятное лицо с девичьим румянцем во всю щеку и небольшое, но плотное тело говорили о крепком здоровье, и товарищи смеялись, когда он жаловался на головную боль или плохое настроение.

– Ну, а ты, Саня, почему решила пойти на производство? – обратился Федя к девушке в белом платье с открытыми почти до плеч руками, со светлыми желтоватыми косами, лежащими на спине. Она тоже только что окончила школу.

Саня воспитывалась в детском доме. Она была еще совсем маленькой, когда умерла мать. Отец погиб на фронте. Как эпизоды полузабытого сна или давно прочитанной книги, вспоминалось ей детство. Дом на берегу Зеленого озера. Уставленные цветами окна глядели на каменистые горы. Некрашеный пол покрывали чистые, белые половики. Над кроватью отца полка с книгами. На книгах лежал почти полуметровый кристалл слюды.

Слюдой играли маленькая Саня и ее подруги. Толченой слюдой посыпали новогоднюю елку. На слюдяных горках-отвалах возле рудника забавлялись ребятишки.

Вместе с матерью не раз подходила Саня к шахте № 4, где работал отец. С нетерпением ждала она, когда задрожат и натянутся канаты, поднимающие шахтерскую клеть. Выйдет из шахты отец, станет на эстакаду, изрезанную рельсами для вагонеток, и улыбнется ей. Они идут домой, крепко взявшись за руки. Дома отец становится совсем другим: на нем серый костюм, светлые серые волосы завиваются мелкими колечками, блестит вымытое лицо, от рук пахнет туалетным мылом. Но Сане особенно дорого было вспоминать отца в тот момент, когда он выходил из шахты, щуря глаза после многих часов, проведенных в темноте, опустив книзу сильные руки. В эти минуты хотелось Сане побороть свой девчоночий страх перед темной шахтой и спуститься туда.

Она приносила с рудника во двор тяжелые светлые камни с серебристыми пятнами, молотком раскалывала их, выбирала кристаллы слюды, сердито приговаривая: «Вот вам! Я ее все-таки достала!»

Саня знала, что слюдяной промысел был ее родовой профессией. Дед ее, так же как и отец, работал на слюдяном руднике.

В восьмом классе она предложила провести экскурсию детского дома на слюдяную фабрику, а потом – выезд на рудник. Ее поразило то, что в наш век машин слюда обрабатывалась примитивными способами: руками и ножом. Она ужасалась, что стоимость килограмма фабричной слюды определялась в несколько тысяч рублей. Она недоумевала, что горы мелкой слюды, добытой из недр с таким трудом и затратами, были никому не нужными отходами, которые и теперь, так же как много лет назад, играли, искрились на земле вокруг рудника. Не раз она спрашивала себя: почему до сих пор никто не загорелся желанием найти применение мелкой слюде? Почему никто не пытался придумать машины для производства слюды и удешевить государству ее стоимость?

Обо всем этом хотела сказать Саня, но не успела. В сад ворвалась шумная толпа десятиклассников, и один из них увлек ее танцевать.

Федя грустным взглядом проводил Саню. Он пригласил ее на прощальный вечер в свою школу. Она пришла, но за столом не села рядом, ни разу не позвала танцевать, как это бывало прежде на вечерах…

Он встал и хотел пойти в дом, но один из товарищей подхватил его под руку, и он остался. Другой, размахивая пустой бутылкой из-под шампанского, сказал, обращаясь к Пересветову:

– Эй, Пушкин! Ты умеешь писать в темноте? У тебя, конечно, есть с собой и бумага и карандаш?

– Несомненно, – отозвался Игорь и вытащил из кармана карандаш и блокнот.

– Пиши так, – диктовал кто-то из толпы. – «Сегодня…» Ставь число. «…Сегодня последний раз собрались мы в школе. Пути наши разойдутся. Мы выберем себе различные специальности и разъедемся кто куда…» Как мы дальше-то хотели? Да ты сам как-нибудь придумай. Речь идет о том, что все мы через десять лет в этот самый день должны собраться здесь.

Игорь писал наугад, почти не различая слов, напряженно присматриваясь к бумаге.

– Теперь подписи, – сказал он и с особой тщательностью вывел свою фамилию. Затем вырвал лист из блокнота и подал его стоящему рядом с ним товарищу.

Тот положил бумагу на бутылку и небрежно расписался.

– Представь себе, Игорь, что через десять лет мы и в самом деле встретимся здесь. – Он передал бумагу соседу и продолжал: – Твое имя гремит по всей стране, ты – знаменитый русский поэт. Интересно – как ты будешь смотреть на таких сусликов, как мы? Вот так! – Он встал на носки, поднял голову, сощурился и стал внимательно присматриваться к земле, точно пытался разглядеть на ней какие-то чуть видимые глазу соринки.

Вокруг засмеялись.

Записка перекочевала в руки Феди, он торопливо поставил на бумаге непонятную закорючку.

– Не спеши, Федька, она все равно танцует с другим, – усмехнулся Игорь и посмотрел туда, где на освещенной дорожке сада в быстром вальсе кружилась Саня.

Игорь свернул бумагу трубкой, засунул в бутылку и крепко заткнул пробкой. Он осторожно опустил бутылку в глубокую, тут же вырытую лопатой яму, и все с шумом и смехом стали забрасывать ее землей.