Не существовало тогда не только ШОН, но даже специального отдела или подразделения, занимавшегося «нелегалами». Те же, что имелись, числились за соответствующими отделениями по географическому принципу. Расхожая практика выглядела следующим образом: руководство ставило определенную задачу в определенной стране. Для ее исполнения подбиралась группа кадровых сотрудников и агентов. При этом, в зависимости от возникающих требований, разведчиков могли привлекать из разных подразделений и даже городов. Тут учитывалось знание страны назначения, языка, традиций, религии, обычаев, наличие подходящей профессии, возраст, внешность. СССР был страной многонациональной, потому не составляло больших трудностей подобрать человека, который мог бы работать, скажем, в мусульманской стране на Ближнем Востоке, или обладателя «нордических» черт лица для командировки в Швецию.
Узкой специализации не было. В числе разведчиков той героической и романтической поры встречались люди уникальные, с разнообразными способностями, успешно работавшие нелегально под самым порой экзотическим и неожиданным прикрытием в разных странах и на разных континентах. К таковым относились Василий Зарубин, Наум (Леонид) Эйтингтон, Исхак Ахмеров, Дмитрий Быстролетов.
У советской разведки, и внешней, и военной, вплоть до Второй мировой войны был еще один поистине неисчерпаемый источник кадров — Отдел международных связей (ОМС) Коминтерна. Возглавлял всю «подводную» часть коминтерновского айсберга, в том числе и ОМС, до самой своей трагической гибели человек феноменальной работоспособности Осип Пятницкий. В картотеке ОМС, засекреченной на самом высоком уровне, хранились тысячи и тысячи досье коммунистов из всех стран мира, пригодных для использования на нелегальной работе. Людей, бесконечно преданных революции, зачастую прекрасно образованных, порой владеющих несколькими иностранными языками, прекрасно ориентирующихся в западном, или, наоборот, восточном мире. Порой — что самое удивительное — весьма состоятельных.
Именно с помощью Коминтерна были найдены и привлечены к работе обеих советских разведок такие уникальные личности, как Рихард Зорге («Рамзай»), Леопольд Треппер («Отто»), Урсула Кучинская («Соня»), Яков Голос («Звук», Морис и Леонтина Коэны («Крогеры»), Шандор Радо («Дора»), Иосиф Григулевич («Макс», «Юзик») и другие.
Главным, точнее, самым трудоемким делом, было, конечно, изучение иностранных языков — в случае с Коротковым, немецкого и французского. Вот тут-то Александр, как и большинство его однокашников, не слишком обременявших себя в девятилетке постижением знаний, узнал, почем фунт лиха. Занятия велись по несколько часов кряду по завершении рабочего дня в отделении, а также в выходные и праздничные дни. Преподаватели были добросовестные и безжалостные. Немецкий в него вбивала не какая-нибудь престарелая Альма Густавовна, потомок давно обрусевшего немецкого рода, осевшего в России во время Петра Первого, а бывший гамбургский докер, участник восстания 1923 года, коммунист-политэмигрант, ныне работающий в Коминтерне.
Он вдалбливал в распухавшую от усилий голову своего подопечного не только максимально возможный для запоминания за один раз словарный запас, но рассказывал о традициях и обычаях немцев, нормах поведения на улице и в присутственных местах. Даже счел необходимым посвятить Александра во все тонкости так называемой «ненормативной лексики», а также с большим знанием дела разъяснил, чем бирштубе отличается от келлера, локаля, бирхалле и кнайпе. Хотя в России все эти заведения назывались одним словом — пивная.
Таким же знатоком был и преподаватель французского. Этот привнес в процесс обучения новинку — грампластинки с записями популярных парижских певиц и шансонье. Порой сотрудники, задержавшиеся вечером на службе, с недоумением, хотя и не без удовольствия, слушали, как из кабинета, используемого под учебный класс, доносились легкомысленные песенки в исполнении Мориса Шевалье. Этот же преподаватель научил Короткова, как подбирать галстук под цвет костюма и рубашки, как правильно повязывать этот ненавистный пролетариату атрибут буржуазной псевдокультуры. Он же объяснил, почему приличный молодой человек просто-таки обязан бриться и чистить ботинки каждый день и гладить брюки хотя бы раз в неделю.
Затем пошли дисциплины специальные. Основы тайнописи и шифрования. Работа с документами. Тактика и методика вербовки агентов, их проверка. Техника постановки сигналов, устройства тайников и пользования ими. Способы связи с агентами. Способы определения слежки и ухода от оной и наблюдения за интересующим объектом и многое другое. А также фотографирование, перлюстрирование почтовой корреспонденции без оставления следов, обнаружение признаков негласного обыска.
Занятия по установлению наружного наблюдения и ухода от него на улице, и в помещениях проводились в Москве, в центре и на окраинах с привлечением опытных ребят из Оперативного отдела. Тут Коротков оказывался заведомо в невыгодном положении — его рост, примерно 185 сантиметров — в те времена считался очень высоким — в уличной толпе он всегда выделялся еще издали. К тому же при своей тогдашней худобе он казался даже выше, чем был на самом деле. Должно быть, по этой причине он и получил, словно в насмешку над своей фамилией, первый оперативный псевдоним — «Длинный».
Уметь обнаружить за собой слежку или иную форму наблюдения нелегалу особенно важно. Для разведчика, работающего в стране под официальным прикрытием, наблюдение со стороны местных спецслужб, особенно в первые недели и месяцы по приезде, дело нормальное. Так проверяют иностранцев везде. Время от времени подобная проверка даже дипломатов (за исключением разве что послов) повторяется.
Нелегал находится совсем в ином положении. Если за ним установлено наблюдение, значит, в лучшем случае, он попал под подозрение, в худшем — и обличен, и арест лишь дело времени. Конечно, бывает, что нелегала «берут под колпак» случайно, скажем, в кафе оказался за одним столиком с наркоторговцем, за которым вела слежку уголовная полиция. Но подобные недоразумения достаточно быстро проясняются.
Разведчик-нелегал перед местной властью фактически беззащитен. В стране с жестким политическим режимом его могут арестовать тайно, подвергнуть допросу «третьей степени», а то и ликвидировать без какой-либо огласки. Даже зная о его аресте, посольство родной страны не может официально ему ничем помочь (разве что через надежного посредника нанять хорошего адвоката). В случае осуждения за шпионаж нелегалу остается только уповать на то, что ему сумеют организовать побег (а это всегда проблематично), либо надеяться, что его через несколько лет обменяют на захваченного разведчика того государства, чьим строго охраняемым «гостем» он пока является.
Так что Коротков должен был твердо осознать правило: если нелегал почувствовал, что тучи над ним всерьез сгустились, надо немедленно либо «залечь на дно» на неопределенный срок, либо спешно совершить ретираду, то есть покинуть страну.
И запомнить еще одну истину: разведчик-нелегал, в отличие от своих легальных коллег, обычно лишен возможности посоветоваться со старшими, более опытными или располагающими большими возможностями товарищами, тем более, с Центром. Ему гораздо чаще приходится уповать на собственную находчивость и разум. Как никто другой, он должен обладать способностью и волей принимать решения самостоятельно, к тому же в экстремальных ситуациях.
Наконец, служебный шофер научил Короткова водить автомобиль — изрядно помятый учениками-предшественниками фордик с открытым верхом.
Шоферское дело Коротков освоил на удивление быстро, «крутить баранку» ему нравилось чрезвычайно. Ездил он быстро, даже лихо, природная реакция теннисиста и великолепная мышечная координация позволяли избегать так называемых дорожно-транспортных происшествий. Самолично водить машину при возможности он любил, даже достигнув генеральского звания.
Ирина Александровна Басова, вдова Короткова, рассказала автору о таком эпизоде, имевшем место, когда Александр Михайлович возглавлял в Берлине представительство КГБ СССР при соответствующем ведомстве ГДР.