— Хорошо, что ты сначала думаешь, а потом дей­ствуешь,— сказал Орм, — а то бы ты мог убить его, что было бы плохо, если бы потом оказалось, что он не виноват. Потому что убийство священника навлечет гнев Божий на всех нас.

— Я лучше думаю о Торгунн, чем ты, Рапп,— сказала Йива.— Очень легко поранить ногу, лазая между деревьев и камней. И ты сам признаешь, что ничего не видел.

— То, что я видел, уже само по себе плохо,— сказал Рапп,— и они были в самой темной части леса.

— В таких делах самое умное — это не судить слишком поспешно,— сказал Орм.— Ты помнишь ре­шение, принятое магистратом нашего господина Аль-Мансура в Кордове, когда Токе, сын Серой Чайки, хитростью сумел проникнуть на женскую половину в доме египетского кондитера, того, что жил на улице Кающихся, а ветром сдуло занавески, которые висели на окне, и четверо друзей кондитера, которые случай­но проходили по двору, увидели Токе и жену конди­тера, сидящих вместе на ее постели.

— Я хорошо помню этот случай,— сказал Рапп,— но муж был язычником.

— А что стало с женщиной? — спросила Йива.

— Кондитер предстал перед магистратом в порван­ной одежде и со своими четырьмя свидетелями и просил, чтобы Токе и женщину побили камнями, как прелюбодеев. Мой господин Аль-Мансур сам прика­зал, чтобы этот случай судили строго по закону, хотя Токе и был членом его личной охраны. Магистрат внимательно выслушал показания четырех свидетелей относительно того, что они там видели, и трое из них поклялись, что видели, что происходили опреде­ленные вещи, но четвертый был стар и видел плохо и поэтому не мог все видеть так ясно, как остальные. Однако закон Мухаммеда, написанный собственноруч­но Аллахом в их священной книге, гласит, что никто не может быть обвинен в прелюбодеянии, если не будет найдено четверо набожных свидетелей, которые ясно и безошибочно видели, как совершалось преступ­ление. Поэтому магистрат нашел Токе и женщину невиновными и приговорил кондитера к палочным ударам по пяткам за ложное обвинение.

— Хорошо в такой стране жить женщине,— ска­зала Йива,— потому что многое можно успеть, пока тебя не увидят четверо свидетелей. Но я думаю, что кондитеру не повезло.

— Он недолго так думал,— сказал Орм,— посколь­ку в результате этого случая его имя стало известно всей стране, и мы часто заходили в его магазин, чтобы поболтать с ним и выпить его сладкого сирийского меда, так что его торговля сильно возросла, и он благодарил Аллаха за мудрость магистрата. Но Токе сказал, что, хотя все и закончилось успешно, он вос­принял это как предупреждение и никогда больше не пойдет к женщине.

В это время к ним подошел отец Виллибальд и сказал, что Торгунн говорила правду, когда утвержда­ла, что повредила колено.

— Скоро,— сказал он Раппу,— оно так распухнет, что даже ты не станешь сомневаться.

Все думали, что Рапп почувствует облегчение от этой новости, но он сидел, погруженный в задумчи­вость. Наконец, он сказал:

— Если это так, значит магистр долго лежал там, держа ее ногу обеими руками, а может, только одной. Мне трудно поверить, что он остановился на этом, ведь он сам нам рассказывал, что он слабовольный в делах, связанных с женщинами, и что он вычитал в римской книге секретные способы доставлять им удо­вольствие. Я уверен, что он не только молился над ее коленом, потому что если бы он ограничился этим, то опухоль бы не возникла, если в его благочестивости есть хоть какая-то добродетель.

Это была самая длинная речь, которую когда-либо слышали от Раппа, и никто из них не мог его угово­рить, что он ошибается в данном вопросе. Затем Йива сказала:

— Сначала ты подозревал потому, что не было никакой опухоли, сейчас ты подозреваешь потому что тебе сказали, что есть. Но это меня не удивляет, поскольку вы, мужчины, все одинаковы, когда какая-нибудь идея втемяшится вам в голову. Я пойду к Торгунн и все у нее узнаю, ведь мы — близкие подруги и она мне скажет правду о том, что произошло на самом деле. А если произошло что-нибудь такое, о чем она не захочет рассказать, я из ее ответов пойму, что она пытается скрыть. Потому что женщина сразу узнает, говорит ли другая женщина правду или нет, чего, слава Богу, не может ни один мужчина.

С этими словами она покинула их, и о чем они говорили с Торгунн, не знает никто, потому что никто не слышал.

— Ты можешь успокоиться, Рапп,— сказал Орм,— поскольку скоро ты узнаешь правду об этом деле. На свете нет женщины хитрее, чем Йива, это я могу тебе обещать. Я отметил это в самый первый раз, когда увидел ее.

Рапп что-то проворчал, и они стали обсуждать двух телок, пропавших и не найденных, и где лучше всего будет поискать их на следующий день.

Йива отсутствовала долго. Когда она, наконец, вер­нулась, то показала Раппу кулак.

— Я выяснила правду об этом деле,— сказала она.— Все так, как я и предполагала. Можешь успо­коиться, Рапп, потому что ничего предосудительного между ними в лесу не произошло. Единственный, кто вел себя плохо — это ты. Торгунн даже не знает, смеяться ли над тобой за твои подозрения, или пла­кать, вспоминая о тех словах, которые ты ей говорил. Она говорит, что уже почти жалеет, что не соблазнила священника, когда у нее была возможность. «Мы мог­ли получить большое удовольствие, пока Рапп не пришел,— сказала она мне.— Если мне в любом слу­чае приходится выносить его подозрения, и то, что он на меня смотрит, как на позорную женщину, я уж лучше насладилась бы полностью от этого дела. Так она сказала, и если ты настолько умный человек, Рапп, как я о тебе думала, ты больше никогда ни словом не упомянешь об этом. А если станешь поминать, то я не поручусь за ее поведение. Но если будешь с ней нежен, я думаю, она забудет все это, и было бы очень хорошо, если бы ты сделал ей ребенка, потому что тогда тебе не придется беспокоиться по поводу несчас­тного магистра.

Рапп почесал в затылке и что-то проворчал в том смысле, что не все есть результат недостаточности его попыток. Но они видели, что он с большим облегчени­ем услышал то, что сказала ему Йива, и он поблаго­дарил ее за то, что прояснила вопрос.

— Хорошо, что у меня самого есть немного мудрос­ти,— сказал он,— хотя и не столько, сколько у тебя, Йива, потому что, если бы я был нетерпеливым чело­веком, я бы убил магистра и остался бы в дураках, а ты и Орм больше не были бы моими друзьями. А сейчас пойду к Торгунн, утешу ее и помирюсь.

Когда Орм и Йива легли спать, они перед сном еще немного поговорили об этом.

— Все закончилось лучше, чем я ожидал,— сказал Орм,— благодаря твоим хлопотам. Если бы я должен был принимать решение по этому вопросу, я бы ре­шил, что они занимались там в лесу не только ее коленом.

Йива некоторое время лежала молча. Потом ска­зала:

— Орм, ты бы решил правильно, но ты никогда не должен никому об этом говорить. Я обещала, что никому не скажу то, что она мне рассказала, и уговорю Раппа поверить, что ничего не было. Мы должны оставить все, как есть, и никто не должен ничего знать, даже отец Виллибальд, потому что, если правда выплывет наружу, это очень расстроит Раппа и Тор­гунн, а также и несчастного помешанного на женщинах магистра. Но тебе я расскажу правду, которая состоит в том, что между этими двумя было нечто большее, чем просто молитвы над коленом. Она говорит, что он ей сразу понравился из-за его красивого певучего голоса и несчастной судьбы, на которую он обречен, кроме этого, она сказала, что не может отказать свя­тому человеку. Она говорит, что задрожала всем те­лом, как попавшая в капкан летучая мышь, когда он прикоснулся к ее колену, а она лежала на земле, а он, казалось, не смутился, а сразу же понял, что у нее на уме. Сразу же оба они были охвачены страстью, она говорит, что ничего не могла поделать. Позднее, когда оба они успокоились, он стал стонать и рыдать и вновь начал свои молитвы с того же места, на котором прервался, но успел сказать лишь несколько фраз, как появился Рапп. Поэтому, несомненно, опухоль и стала хуже, потому что ему следовало повторить молитвы трижды, чтобы они подействовали. Но она будет бла­годарить Бога всю оставшуюся жизнь, говорит она, за то, что тот не позволил Раппу появиться несколькими минутами ранее. Итак, если ты расскажешь Раппу или кому-нибудь другому обо всем этом, ты сделаешь меня очень несчастной, и других людей тоже.