ВСТУПЛЕНИЕ,

в котором автор поясняет историю этой книги, ее некоторые особенности и слегка перестраховывается от критики

Было время, гранили люди драгоценные камни и не знали, что стоит только слегка округлить их грани, чтобы получились оптические линзы, приближающие к нам небеса и на острие иглы открывающие мир невидимого. Сотни лет гляделись люди в зеркальце и не знали, что стоит только слегка его прогнуть, чтобы солнечный зайчик смог плавить металлы. Тысячи лет вертели люди в руках магнит и проволоку и не догадывались, что если этим магнитом над этой проволокой помахать, то рождается в проволоке электрическая энергия — диво нашего века. Тысячи лет имели люди дело с солями урана, как с красивой краской для глиняных горшков, и не соображали, что из солей урана выковываются ключи к воротам атомной энергии.

И вот пробирает человека внезапная дрожь: а что, если и я у себя за столом верчу в руках пустяковые безделушки и не знаю, что это ключ и замок от какого-нибудь технического чуда и что стоит только приладить их друг к другу, повернуть как-нибудь — и появится на свет великое изобретение?

Кровь волною приливает у него к голове, взгляд тревожно ищет по сторонам, шум неведомых машин уже слышится за его спиной. Человек всматривается в упор… и не видит ничего, кроме давно знакомых предметов.

Где же магический кристалл, чтобы приставить его к глазам и различить в туманной дали облик невиданной еще машины?

В чем секрет удачи великих изобретателей?

В чем их сила? Чем они брали?

Раздаются настойчивые голоса: а нельзя ли попробовать обучать техническому творчеству, как уже учат в консерваториях композиторов сочинять музыку, учат в студиях актеров творить на сцене, учат в Литинституте поэтов писать стихи? Учить изобретать!

Так ведь учат же, учат! У нас много втузов и техникумов, технических, курсов и кружков для людей всех возрастов — от пионера до пенсионера. Расширяет свою работу Всесоюзное общество изобретателей и рационализаторов, интересно и творчески работает Госкомитет по делам изобретений и открытий СССР. Даже наши недруги за рубежом, поражаясь мощи советской изобретательской мысли, массовости технического новаторства, объясняют их широтой и качеством нашей сети специального образования.

И все-таки не смолкают настойчивые голоса…

Значит, надо больше еще чего-то. Вероятно, велика потребность в книгах, освещающих общие вопросы изобретательского творчества, вводящих в творческую лабораторию изобретателя. Но ведь и подобных книг издается множество: здесь и книжки по психологии и логике изобретательского творчества, поучительнейшие исследования наших историков техники научные биографии изобретателей и их литературные портреты в сериях типа «Жизнь замечательных людей», мемуары наших конструкторов, брошюры, обобщающие опыт изобретателей, рационализаторов, новаторов, сотни статей в журналах и газетах. Горы отличной литературы, растущие с каждым годом! И все-таки читатель требует — давай, давай!

Ощущение потребности и дало мне смелость возвратиться к моей книжке «Секрет изобретателя», изданной в 1946 году. Я принялся ее править, потом перекраивать, потом дописывать. Незаметно тоненькая книжка растворилась в толстой рукописи, вместе с некоторыми из моих статей. Когда-то критики удивлялись ее названию — «Секрет изобретателя». Почему «Секрет», если книжка не раскрывает никаких секретов? Я принял критику и сменил название на менее обязывающее. Получилось тоже не очень точно. Если это и «трактат», то не чересчур ученый. Причина в том, что опыт жизни позволяет мне называться скорее публицистом, чем философом, скорее изобретателем, чем ученым-инженером. Отсюда — все особенности, все странности, все грехи. Честное слово, не знаю, как правильно назвать это смешение жанров, где рассказ соседствует с очерком, переписка с пьесой, репортаж с рецензией, памфлет с дифирамбом! Просто это занимательная книжка об изобретениях, написанная языком, доступным многим.

Техника в нашей стране перестала быть монопольной принадлежностью инженерной касты, стала делом общенародным. Миллионы приобщаются ныне к специальной технической терминологии, а в специальный словарь техники врывается общенародный язык, просторечие миллионов. О, коллеги мои, ученые-инженеры, не судите меня строго за то, что я часто убегаю от нашей с вами профессиональной терминологии! Согласитесь, что точнейшая фраза «аккумуляция соединения водорода с кислородом в цилиндрическом резервуаре с крупнопористым основанием» так же плохо удерживается в памяти, как вода в решете. Заразитесь либеральным отношением к литераторам хотя бы у врачей! Ведь врачи не требуют строго-настрого, чтоб в литературном портрете милой девушки ее косы назывались «развитым волосяным покровом», веснушки — «пятнистой пигментацией», а родинка — «папилломой». Дозвольте побаловаться кистью, поучиться рисовать наши машины той же самой палитрой красок, какой пишут, скажем, натюрморт. Проигрыш не очень велик, а выиграть можно; разумеется, чертеж точней натюрморта, но зато натюрморт доступней.

Здесь я должен глубоко поклониться памяти моих незабвенных учителей— писателей Ильи Яковлевича Маршака (М. Ильина) и Бориса Степановича Житкова. Я во многом подражаю им и горжусь, когда голос Ильина или голос Житкова воскресает на страницах этой книги. Но я был бы нерадивым учеником, если б ограничился простым подражанием.

В задушевных беседах с нами Илья Яковлевич как бы лучом рентгено-структурного анализа освещал строение, архитектонику своих классических книг. Возникала структура построения по принципу сильных связей. Главки-атомы крепко сцепливались в построение, правильное, как кристалл, и читатель, робея от восхищения, наблюдал, как растет эта алмазная громада.

Мы тогда же обсуждали возможность построения книги по принципу слабых связей, где отдельные главки сочетаются непрочно и прихотливо, словно атомы в затейливо завитой молекуле органического вещества. Где читатель легко разрывает на звенья логические цепи автора и затем соединяет их в иных, возникших в голове сочетаниях. Где движение мысли порождается не только контактом, но и дальней перекличкой и ауканьем главок.

Илья Яковлевич соглашался с возможностью и полезностью подобных книг. Он ссылался на опыт прошлого, где умами владели не только строгие трактаты, но и пестрые, казалось бы, собрания притч. Надо только, чтоб были такие притчи, из которых не возведешь кривой и лживой постройки. А для этого они должны быть правдивыми, взятыми из самой жизни. Ничего, если главки будут погромыхивать в переплете, как детали конструктора в ящике, важно только, чтобы это был такой конструктор, из которого можно собрать нечто полезное.

Сознаюсь, я сделал робкую попытку написать такую книжку, где брожение ума создавалось бы в узорном ходе русской беседы. Дать собрание пестрых притч, призванных будить, беспокоить, тревожить изобретатель-скую мысль и клонить ее к некоторым выводам. Каким? В том-то и сила притчи, что от нее, как иголки на спинке ежа, расходятся во многие стороны стрелки умозаключений.

Это книжка о путях изобретений и о качествах, необходимых изобретателю.

В толстых книгах по истории техники можно изредка встретить рассказы о том, как являлись изобретателям в головы их счастливые идеи. Мы пересказали в этой книжке часть из этих рассказов. Они прямо говорят о качествах, полезных изобретателю. К сожалению, достаточно ярких рассказов тут немного: изобретатели были заняты сильнее придумыванием своих машин, чем размышлениями над тем, как их изобретают.

Но не только по рассказам изобретателей можно догадаться о нужных изобретателю качествах. Можно сообразить кое-что, проследив за тем, как изменяются машины. Поглядишь на нынешнюю машину, мастерящую самые немудреные штуки, вроде спичечных коробков, заглядишься, как ловко и ладно сгибает она фанеру домиком и любовно, без складок оклеивает его пестрой бумагой; заглядишься и забудешь на миг, что нет в этих жирных железных пальцах ни капли живой крови, ни чуточки осязания, ни проблеска разума. Виден разум в машине…