Бежать! Весь первый вечер я обдумывала эту возможность, сбежать и поискать помощи! Но у меня хватило ума отказаться от этой мысли, успокоиться и вернуться в полумрак кухни, где Мэри Грант, бросив на меня неприязненный взгляд, повела меня к кривой лестнице черного хода. Ночная рубашка, лежавшая на постели, превосходила самые смелые мечты любой служанки, и досталось мне это одеяние явно с барского плеча.
Дорогая Сироткина Мама!
Боюсь, на сей раз содержание письма будет не намного длиннее этого приветствия. Беда – и притом самая страшная – пришла в семью Стеков, а за какие грехи прошлого, я лаже представить себе не могу. На этот дом, по-моему, снизошел какой-то мор. Не успели мы попрощаться со стариком Стеком, оказав ему все возможные почести и дома, и в церкви, а затем и в небольшом, но много повидавшем церковном дворике, о котором я уже писала, как одна из сироток Эвелин Стек слегла с высоченной температурой и, скорее всего, умерла бы, если бы не самообладание Эвелин Стек, в очередной раз послужившее хорошей зашитой от внезапно надвинувшейся, как темная туча, смерти и других неведомых бед. А теперь, когда больной ребенок еще не полностью оправился, от него заразился сам капрал Стек. И теперь, Мамочка, он лежит пластом, отделенный от малышки стенами и отличаясь от нее возрастом, то слабея, то оживая, – детские инфекции, Вам ли этого не знать, гораздо опаснее для взрослого человека, по крайней мере, потенциально. Ребенок плох, капралу Стеку еще хуже. Он кричит своим людям в окопах, чтобы они надели противогазы и шли в атаку.
Ох, Мамуля, пока бедные солдаты в кошмаре капрала Стека выскакивают из окопов и бегут в атаку, я сижу по уши в грязи и помогаю Эвелин ухаживать за нашими пациентами– и время моего возвращения отдаляется.
Тут я была настолько близка к истине, что, думаю, сам Тедди не стал бы, как обычно, возражать, хотя, по правде говоря, случись это, мне было бы все равно. Именно после того, как я украдкой отнесла это письмо помощнику конюха, я стала больше ценить его простодушие и бесхитростность. Паренька звали Мика, и он утверждал, что появился на свет из чрева кобылы: глупая идея, к которой я тем не менее отнеслась с доверчивым любопытством.
Затем взяла свечку. И пошла спать. Гадая, смогу ли когда-нибудь почувствовать себя свободно в этой ночной рубашке.
Какими холодными они были, эти первые ночи, проведенные мною в заброшенном углу Большого Поместья, в безопасности, как я полагала, но и в неволе, ведь не просто так меня облачили в это греховно-роскошное одеяние. Спать я, конечно, не могла, думала о Тедди, слышала смех, голоса и звуки музыки, доносившиеся из одной из дальних комнат, где у ног молодой хозяйки, должно быть, дремали эти страшные собаки. В просторных помещениях гулял ветер, желанный гость Большого Поместья, то замирая, то снова посвистывая, как чудовище из книги ирландских сказок Эвелин Стек, и время от времени я вынуждена была напоминать себе, что ни этой женщины, ни книги в реальности не существует. Мне следовало бы проваливаться в сон с наступлением темноты, ведь я поднималась к себе в каморку, подавленная как никогда в жизни и измученная, как старая крестьянка после целого дня работы. Но я не засыпала, а просто лежала в постели, такой ужасающе пустой, что, казалось, ничье тело не согрело бы ее: что уж говорить о молодой девушке, страдающей от беспомощности и неопределенности своего положения и пытающейся тем не менее выстоять ради благополучия Тедди. Я думала о том, что на моем месте сделала бы Финнула Маллой. Финнула наверняка закрутила бы любовь с Микой. да еще какую, и, по правде говоря, от этого меня удерживало только мое воспитание и решимость поберечь себя для Тедди – потому мне было холодно, постель не грела, а Большое Поместье было вообще убийственно холодным местом. Обхватив себя за худенькие плечи, словно обнимая какую-то другую, дрожащую бедняжку, я погрузилась в такую тоску, от которой остыло бы даже пышущее жаром тело Финнулы Маллой.
Мэм, она больна. Что же нам делать? А кто ты такая, чтобы считать, что она отличается от остальных? Никто, мэм.
А что ты знаешь о детских болезнях? Ничего, мэм.
Ну, тогда не отвлекай меня этим ребенком! Они все одинаково здоровы.
Но, миссис Грант, я беспокоюсь!
Ты что, еще не поняла? У тебя не то положение, чтоб беспокоиться. Посмотри на себя, сама-то ты кто, и позаботься лучше о себе.
Как скажете, мэм.
Но миссис Грант ошибалась, по крайней мере – частично, ведь по мере того, как тянулись эти ужасные дни, я стала сожалеть о том, что дурачу ничего не подозревающую матушку-воспитательницу. Я не могла не видеть все более очевидного сходства между своими фантазиями, излагаемыми на бумаге, и тем, что в действительности происходило со мной и, по-видимому, с Тедди. Мне казалось, что достаточно услышать ее слова у себя в душе, чтобы проснуться и оказаться в новой ужасной ситуации, которую я знаю как свои пять пальцев. Была ли я причиной? Была ли я следствием? Причиной или следствием чего, – спрашивала я себя, как будто у меня и без того не было множества хлопот в Большом Поместье, к которым скоро добавились и другие.
Хотя средой моего обитания была именно кухня, тем не менее вскоре меня послали собирать яйца, копать огород деревянной лопатой, обрывать ягоду с кустов, неухоженных и расползшихся дикими зарослями у самой земли. Все это вполне ясно указывало: молодая хозяйка не опасалась моего бегства, это в свете произошедшего было вполне разумно и в действительности означало, что я стала собственной пленницей или по крайней мере участвовала в собственном заточении. Уже на второй день своего пребывания в Большом Поместье я потеряла счет времени и меня так загрузили работой, что и самая сноровистая крестьянская девчонка не справилась бы. Я металась от колючих кустов к сердитым наседкам, несущимся в пристройках, полных вонючего, гниющего помета, год от году все более заразного, потом опять в дом, чтобы успокоить бедную маленькую Марту, причем с каждым днем моя тревога за нее возрастала, затем опять во двор, чтобы голыми руками забрать тушу забитой овцы и одной, без всякой помощи, зажарить ее; таким образом, мои многочисленные обязанности сами по себе служили непреодолимым барьером к поискам Тедди. И в дополнение ко всему, на меня вскоре возложили функции горничной, так что прислуживать нужно было по всему дому: в залах и спальнях, не только на кухне.
И все же в первые же дни после моего прибытия я нашла себе укромное местечко, где могла набраться мужества от его естественной красоты, минутку-другую отдохнуть, побыть наедине с собой и освободиться от страхов, переполнявших меня по ночам в холодной постели. Местечко это, как ни странно, находилось под мостом. Говоря точнее, на определенном расстоянии от Большого Поместья, но в пределах распространявшейся от него зломочности. В зарослях утесника вился небольшой ручеек, именно эту ленточку поблескивающей воды и пересекала небольшая каменная арка мостика. С небольшим пролетом, более широкий, чем нужно, и сильно горбатившийся в центре, крошечный и очень старый, построенный из больших валунов и каменных блоков, более древних, по моим предположениям, чем само Большое Поместье, мостик к тому же был весь покрыт мхом и зарос плющом. Представьте!
Откровенно говоря, мой мостик – именно так я его назвала, когда впервые обнаружила его у подножья холма в узкой лощине, – из-за струпьев лишайника казавшийся больным и весь закрытый ветками ивы, являл собой очередной пример абсурда: тропка, на которой он располагался, уже вся заросла и практически исчезла, а ручеек, легко было преодолеть в два-три шага, лишь слегка поскользнувшись и замочившись. Но мой горбатенький мостик был таким старым, маленьким, а посему неуместным и безвредным, несмотря на все свое уродство, что тут же меня очаровал. Хотя мне никто об этом не говорил, а книг я также не читала, я сразу поняла, что это ирландский мостик, памятник старым суровым временам, угрюмое и печальное сооружение, под которым может найти убежище такая грустная и потерянная девушка, как я.