Василий Фёдорович Хомченко

Облава

1

Ранней осенью двадцатого года в Совнарком пришло письмо из Гомельской губернии. Не письмо, а крик души. Секретарь Совнаркома Фотиева, разбиравшая почту, обратила внимание на то, что письмо было написано детской рукой, аккуратным ученическим почерком, с правильным, как требуют прописи, наклоном. И знаки препинания расставлены грамотно. Конечно, ребёнок писал под диктовку взрослых.

«Дорогой наш товарищ Ленин, – читала Фотиева, – советскую власть мы числим своею и желаем ей и вам, как главе власти, нашему дорогому вождю, долгих лет жизни. Мы исполняем все декреты советской власти, живём в мире с её представителями. Но вы же прислали к нам каких-то партийцев-грабителей. Они разоряют церкви, тащат оттуда кресты, дорогие чаши для причастия. А то войдут в хату, приставят ко лбу револьвер и требуют золото. Даже срывают с шеи крестики и с пальцев кольца. У акушерки Авдотьи Столяровой сняли серьги. А когда та назвала их бандитами, её в погреб на ночь посадили. Ицку Злотника тоже сажали в яму, золото вымогали… Они проводят сходы и на сходах говорят правильные речи, призывают за советскую власть, говорят, будто это вы, товарищ Ленин, приказали отнимать у людей все золото для революции. Их, комиссаров, двое…

Наш председатель сельсовета проверил мандат. Он выдан Сорокину Максиму Осиповичу. Там записано, что этому Сорокину предоставлено право выявлять и брать на учёт и сохранность все ценное и культурное, что осталось от царизма. Мандат подписан Вами, товарищ Ленин. Вот они с этим мандатом и грабят направо и налево. Ну пускай бы у богатеев золото отбирали да у разных там торгашей, а то ведь у простых селян…»

Фотиева достала книгу, в которой регистрировались выданные в последнее время удостоверения и мандаты, долго искала там фамилию Сорокина и не нашла. Расспросила других работников секретариата: может, кто-то из них знает что-нибудь о Сорокине. Нет, никто ничего не знал. Взяла папку с бумагами для доклада, сверху положила это письмо и вошла в кабинет к Ленину.

– Владимир Ильич, – спросила она, – вы не знаете Сорокина Максима Осиповича? Он не был у вас на приёме?

– Сорокина? Максима Осиповича? – Ленин на секунду задумался, оторвавшись от бумаг. – Нет, такого, кажется, не знаю.

– Мандат на это имя вы не подписывали?

– Не помню. А в чем дело?

Фотиева протянула Ленину письмо.

Ленин прочёл его, глянул на Фотиеву, пожал плечами, стал перечитывать. Потом положил на стол, прикрыл ладонью.

– Неужели мы этому Сорокину выдали мандат? – потёр лоб. – Не могу вспомнить. А что вы скажете, Лидия Александровна?

– В наших журналах регистрации Сорокин не значится. Я такого тоже не знаю.

– Если тут все написано верно, – Ленин постучал пальцем по письму, – то это бандитизм в чистейшем виде.

– А может, мандат подделан?

– Вот что, Лидия Александровна, – встал Ленин, – срочно познакомьте с письмом Дзержинского. Пусть сегодня же свяжется с Гомельским губчека, проверит, что это там за уполномоченные. Если всё, как в письме, надо их незамедлительно арестовать.

Оставшись один, Ленин ещё какое-то время раздумывал об этом письме и о неведомом Сорокине, которому он якобы подписал мандат. Настораживало то, что письмо анонимное и написано ребёнком под диктовку. Кто-то из взрослых спрятался за детский почерк, побоялся открыться. А кого и чего ему бояться? Мести со стороны бандитов или ответственности за клевету, если в письме неправда.

«Сорокин… Сорокин… Направлен в Гомельскую или тогда ещё Могилевскую губернию для взятия на учёт и сбора культурных и исторических ценностей… И когда же я мог подписать ему мандат?» Думал, силился вспомнить этого человека. Разумеется, за последние недели перед ним прошло множество людей. Принимал их в кабинете, встречался на собраниях, совещаниях, соприкасался по разным делам и вопросам. Сотни фамилий и лиц… Попробуй вспомни этого Сорокина. Многим за это время подписывал мандаты, удостоверения, мог среди них оказаться и Максим Сорокин.

«Культурных и исторических ценностей… – мысленно повторил Владимир Ильич. – Да это же по ведомству Луначарского!» И он наконец вспомнил: не так давно нарком просвещения Луначарский заходил к нему с готовыми мандатами, где была именно такая формулировка. Вот почему в секретариате не нашли никаких следов.

«Мы рассылаем уполномоченных по губерниям, – сказал тогда Луначарский, – и они будут иметь дело не только с учреждениями, подчинёнными нашему наркомату. Поэтому мандат должен иметь более авторитетную силу. С мест идут тревожные сигналы, некоторые местные товарищи изрядно наломали дров – закрывают и даже разрушают соборы, и уже немало утрачено исторических памятников и ценностей…»

Луначарский был в своём кабинете, когда ему позвонил Ленин.

– Знаю Сорокина, – ответил на вопрос Ленина. – Большевик. Интеллигентный и учёный товарищ. Историк, искусствовед, отменный специалист по византийской культуре и по русским древним иконам.

– На этого специалиста-византийца поступила жалоба.

– От какого-нибудь попа?

– Не знаю, от кого, но если написанное соответствует действительности, вашего специалиста по иконам надо судить как бандита.

– Не верю. Что бы о нем ни писали, не верю. Сорокина я хорошо знаю и могу поручиться за него головой.

– Дорогой Анатолий Васильевич, вы раздаёте столько поручательств, что впору опасаться за вашу голову. Берегите её. Зайдите, пожалуйста, ко мне, дам прочесть жалобу.

Луначарский пришёл через полчаса и, едва поздоровавшись, тут же вроде и забыл, что его привело в кабинет к Ленину, – принялся рассказывать о суздальском художнике-самоучке:

– Понимаете, человек почти неграмотный, а – гений. Самородок, у него дар от бога. Рисует на картоне, досках, бересте, стекле. Рисунки продавал на рынке за гроши. Над ним смеялись, в Суздале-то богомазов хоть отбавляй. Покупали сердобольные, из жалости к художнику. И случайно на него наткнулся один петроградский профессор. Собрал его работы, привёз в Москву. Я сегодня посмотрел эти работы. Примитив, но гениальный! Глаз не оторвать. Оранжевые избы, деревья в синем инее, красные снегири на дереве, а из трубы дым зелёный… Черт знает какое торжество красок, буйство фантазии! Смелость, неожиданность в колорите… Вы любите детские рисунки?

– Люблю. – Ленин, внимая этому восторженному рассказу, смотрел на Луначарского с открытой заинтересованной улыбкой. Он хорошо знал своего соратника и товарища как человека увлекающегося. – Однако, дорогой Анатолий Васильевич, о зеленом дыме потом. Сейчас вот это прочтите.

Луначарский взял письмо, повертел его так и этак, но читать не стал – он все ещё был под впечатлением недавно увиденных работ суздальского художника.

– А сколько таких талантов ещё не обнаружено, не замечено! Надо без промедления искать их, помогать, учить. – В кресло он так и не сел, письмо начал читать стоя: – «…советскую власть мы числим своею и желаем ей… Вы прислали к нам каких-то партийцев-грабителей… Войдут в хату, приставят ко лбу револьвер и требуют…» Ну, это чепуха, поклёп, – не выдержал он. – Сорокин на такое не способен. Да у него и револьвера не было. Он интеллигент!

Дочитывал письмо Луначарский молча, сосредоточенно, не отрываясь. Прочёл, положил на стол.

– Тут что-то не то, Владимир Ильич. Собрания проводить, выступать на них с лекциями мог. В это верю. Остальному не верю. Клевета! За Сорокина ручаюсь… головой.

– Мандат Сорокину я подписал? – спросил Ленин.

– Нет. Только моя была подпись, – ответил Луначарский.

Лёгкая усмешка, с которой Владимир Ильич наблюдал за Луначарским, так и не исчезла. Этого первого в мире пролетарского министра – наркома просвещения и культуры, человека мягкого, скромного, даже излишне скромного, эрудита, однако и упрямого, когда касалось каких-то принципиальных вещей, доверчивого к людям, и опять-таки излишне доверчивого, Ленин не просто уважал, а любил. Рад был его видеть, говорить с ним, спорить, а споры возникали часто. Вот и сейчас он испытывал радость. Встал, подошёл к креслу, в которое наконец-то сел Луначарский.