– Черт, мы могли бы заполучить их за шестьдесят дирхемов, но мы же гуманисты!

Девушки вовсе не показались мне похожими на проституток. Хорошенькие, лет двадцати с небольшим, в джинсах и простых топиках, с аккуратно нарисованными легкими тенями вокруг глаз. Они казались европеизированными, но по-английски говорили плохо. Одна из них подала мне чашку сладкого чая с мятой.

– Шукран, – сказал я.

Она присела рядом. Я отхлебнул чаю. Харв, обняв рукой вторую девицу, раскинулся на диване, но не смотрел ни на кого из нас. Он тихонько посмеивался чему-то своему.

Моя девушка включила музыку, и я поднялся было потанцевать, но она повернулась ко мне спиной и потянула с места девушку, сидевшую с Харвом. Вдвоем они принялись покачиваться и медленно вращаться под популярный французский мотив. Очевидно, это тоже входило в стоимость услуг. Я снова уселся и, попивая чай, наблюдал за представлением, а Харв пригладил пятерней волосы, ухмыльнулся и спросил, перекрывая музыку:

– Ну как, парень, все в порядке?

– Да, конечно! – отозвался я.

Позже Харв залез куда-то глубоко в свою заначку и вытащил марочку с кислотой; он приберегал ее к Рождеству, поскольку в тех местах ЛСД был товаром редким и дорогим, но теперь решил, что не в состоянии ждать. Он лизнул палец, подцепил марку и лизнул, затем откинулся на подушки и довольно замурлыкал: «Хо! Хо! Хо!» Его проститутка стояла над ним, вращая бедрами, и морщила лобик. Мне же в тогдашнем обкуренном состоянии идея Санта-Клауса после дозы ЛСД показалась интересной и стимулирующей; я пустился в подробные объяснения, хотя язык у меня порядком заплетался. (Прекрасная иллюстрация к тому, что мне не следует баловаться с наркотиками; вместо того чтобы радостно хихикать, я становлюсь серьезен и пускаюсь в пустые, но глубокомысленные рассуждения.) Харв сумел-таки подняться на ноги, взял жрицу любви за руку и спотыкаясь направился в комнату.

Я перевел взгляд на свою девицу. Для проститутки она выглядела слишком отстраненной – сидела напротив меня и внимательно изучала коленки своих джинсов. Может, она решила, что я пренебрегаю ею, но на самом деле я просто слишком далеко улетел. Она была молода и казалась грустной – скорее всего, из-за пухлых щечек. Она заметила, что я смотрю на нее, поднялась и подошла, но только для того, чтобы забрать у меня пустую чашку.

– Шукран, – сказал я.

У меня не было спальни, куда я мог бы пригласить ее. Все время, что я провел в городе, я спал в гостиной на диване. Я мог бы, наверное, увести ее в комнату Дэвида Дэвида, но не хотел. Откровенно говоря, я вдруг понял, что вообще не хочу заниматься с ней сексом. (На тот момент это показалось мне поразительным откровением. Глубоким и мудрым.) Мои руки казались легкими, будто способными всплыть. Они поднялись в воздух сами по себе. Они действительно всплывали. Чтобы скрыть это, я потянулся и зевнул. Она широко улыбнулась мне, не разжимая зубов. Этого зрелища я никогда не забуду. Ничего более зловещего, чем эта улыбка, я в жизни не видел. Даже если бы до этого я собирался трахнуть ее, после этой улыбочки мне точно расхотелось бы, да и получилось бы вряд ли.

– Эй, у меня для тебя хорошие новости, – проговорил я. – Забудем, ладно? Проехали!

Она удивленно моргнула и сказала что-то по-арабски. Нам бесполезно было с ней объясняться что на том, что на другом языке. Мы не могли понять друг друга. Так что я высвободился, взял ее руку в свои, пожал и сказал, как будто это действие вполне логично завершало наши отношения:

– Шукран.

Она засмеялась. Я поднялся, вытащил одеяла и постелил ей на диване; я нашел подушку, затем выключил свет, устроился в кресле и попытался заснуть. Я чувствовал, что она продолжает сидеть напротив; она не стала ложиться, несмотря на мои красноречивые жесты. Может быть, я задремал на пару минут. Потом вдруг включился свет; она стояла и разговаривала со второй проституткой, и мне показалось, что она чем-то недовольна. Очевидно, соглашение не предполагало, что они проведут у нас ночь, – я опять неправильно понял ситуацию. Когда они уходили, я крикнул им вслед:

– Шукран!

Результат был совершенно неожиданным. Женщина обернулась и прошипела с очевидной враждебностью:

– Кифая!

Дверь с грохотом захлопнулась.

Через несколько секунд Харв в одних трусах выполз из своей комнаты. Он горбился и косил глазами; впечатление было такое, как будто он повредил спину. Он двинулся налить себе кружку воды.

– Ну как, все в порядке? – спросил он по обыкновению.

– Да. Конечно.

Он зашаркал обратно в свою комнату.

– Эй… Харв. Погоди! Что такое ки… что значит кифая?

Он сглотнул.

– А? О-о. Это значит… хватит.

Он зевнул.

В армии у меня было достаточно поводов пожалеть о своем «беглом» владении арабским, имея в виду, куда оно меня завело. Поначалу казалось, что мое хвастовство никого не заинтересовало: после базовой подготовки я получил назначение охранять ракетные шахты в Северной Дакоте. Я, как мог, обеспечивал безопасность этих малышек. Я провел под землей больше семидесяти суток; в январе временами налетал ветер из Арктики, и наверху было так холодно, что приходилось ходить замотанным с ног до головы, как мумия. Я не отказался бы тогда от доброй порции североафриканского солнца. «Большой шукран, пижоны!» – мысленно обращался я к армейским бюрократам.

Мой «опыт» сыграл только много позже, накануне первой войны в Заливе. Ближе к концу срока, предусмотренного контрактом, я оказался участником операции «Щит пустыни». К этому моменту идея вернуться в Гарден-Сити уже не казалась мне неудачной. Я досыта наелся армейскими порядками и устал всегда ходить за кем-то след в след – а тут еще и война наметилась. Нет, это не жизнь. В тот момент я служил в Саудовской Аравии при штаб-квартире – в настоящем временном городке из ярко-зеленых бедуинских шатров; при малейшей возможности я старался намотать на голову мокрую рубашку, чтобы хоть чуть-чуть уберечься от жары. Сорок пять градусов в тени были обычным явлением. В такую жару мозги могут испортиться, как мясо без холодильника, если не принять мер, – по крайней мере, так нам казалось. Однажды, к немалому удивлению, я получил приказ явиться в штаб-квартиру разведопераций, в группу, занятую стратегическим дебрифингом.

В то время я слабо представлял себе, что означают эти слова. Но звучало серьезно. Что-нибудь связанное с перебежчиками? Проверка и анализ полученной от них информации? До того дня я занимался преимущественно тем, что командовал несколькими не слишком дисциплинированными раздолбаями, которые готовили пустые пятидесятигаллонные бочки для повторного использования. Мы резали их пополам ацетиленовыми горелками и набивали гремящими половинками кузова грузовиков; эти полубочки развозили по частям и использовали для сжигания всякой всячины и в качестве полевых уборных. Просто удивительно, как много пятидесятигаллонных бочек требуется армии каждый день.

Я начал размышлять: какого рода назначение мне предстоит? Отправят в Кувейт? В лагере циркулировали всевозможные противоречивые слухи. Говорили, что на границе постепенно выстраиваются авиа- и бронечасти. До сих пор моя винтовка, тщательно завернутая в кусок пузырчатого пластика, благополучно путешествовала в железном ящике. И мне совершенно не улыбалась идея пустить ее в ход. Да, Гарден-Сити представлялся совсем неплохой перспективой.

Когда я, согласно приказу, явился в назначенное место, поначалу никто не мог объяснить мне, что происходит; меня несколько часов мариновали на самой жаре в ожидании нужного человека. В конце концов капитан, к которому я весь день приставал, предположил:

– Вероятно, все дело в твоем языковом опыте.

Я не понял. Я продолжал мыслить как специалист по пятидесятигаллонным бочкам. Что? Язык? Потребовалось несколько мгновений, чтобы смысл этого слова по-настоящему дошел до меня.

Потом возникла следующая мысль: вот черт!